Триумф мёртвого Левиафана

«Единственное и исключительное оригинальное творчество новоевропейского материализма заключается именно в мифе о вселенском мертвом Левиафане,  — который воплощается в реальные вещи мира, умирает в них, чтобы потом опять воскреснуть и вознестись на черное небо мертвого и тупого сна без сновидений и без всяких признаков жизни».

А. Лосев. Диалектика мифа

«Бог выхолостил Левиафана и убил его самку; он засолил ее мясо, и эту солонину едят в раю избранные».

Ф. Бренье. Евреи и Талмуд

Глава 1. Преамбула

16 октября 2001 года американская компания «Энрон», крупнейший в мире торговец энергоносителями (20% всего американского энергетического рынка) выпустила пресс-релиз по результам третьего квартала: «Доход составил $0,43 в расчете на акцию в сравнении с $0,34 год тому назад. Общая чистая прибыль выросла до $393 миллионов в сравнении с $292 миллионами год назад». Впечатляющий результат. Президент «Энрона» Кеннет Лей (Kenneth L. Lay) так его и оценил: «Увеличение дохода на 26% — это впечатляющий результат нашего основополагающего бизнеса в сфере оптовой и розничной торговли энергоресурсами и природным газом. Блестящий прогноз для этих отраслей промышленности, а также лидирующее рыночное положение «Энрона», позволяют нам с уверенностью говорить об увеличении дохода и в будущем».

Надо сказать — замечательное начало для пресс-релиза. Обычно в этот момент биржа реагирует молниеносным триумфальным взлетом котировок акций компании, как бы свидетельствуя почтение рядовых инвесторов и профессиональных трейдеров одному из бесспорных флагманов и столпов американской экономики.

Однако продолжим чтение бравого пресс-релиза. А далее в нем сказано: «Компания провела списание единоразовых расходов в размере $1,01 миллиарда (!!! — С.Г.) после выплаты налогов, что соответствует убытку в $1,11 в расчете на акцию. Итоговый убыток за квартал составил $618 миллионов, или $0,84 в расчете на акцию».

Вот тебе, бабушка, и ссудный день! Получается, что «Энрон» показал превосходные результаты по столбовым направлениям своего бизнеса (то, что называется core), заработав почти 400 миллионов долларов, но при этом понес убытки в размере 1 миллиарда где-то на периферии. Ошарашенные инвесторы и вкладчики компании тут же схватились за головы: «Что же это за такая побочная деятельность, способная в два с половиной раза превысить главное профильное направление?»

Пока акции «Энрона» головокружительно обваливались на бирже 16 октября, вся неподготовленная публика ринулась анализировать многопрофильную структуру компании, желая найти ту брешь, куда утек миллиард долларов. Структура эта такова:

• оптовая торговля (Wholesale Services), реализуемая в Северной и Южной Америках, Европе, а также по всему остальному миру;
• розничная торговля (Retail Services);
• транспортные и распределительные услуги (Transportationand Distribution), включающие газопроводы, энергетическую систему штата Портланд (Portland General), которая объединяет четыре тепловых и восемь гидроэлектростанций, а также мелочи, разбросанные по всему миру, типа: Elektro — энергетическая станция в Бразилии, Dabhol — аналогичная станция в Индии, TGS — газопровод в Аргентине, Azurix — водозаборный и водоочистительный бизнес, покрывающий Аргентину, Бразилию и Мексику;
• услуги по широкополосным каналам связи (Broadband Services).

На поверку оказалось, что и эти векторы деятельности «Энрона» неповинны в большей части понесенных убытков. Так, Azurix принес в копилку $287 миллионов потерь, а реструктуризация широкополосного бизнеса добавила еще $180 миллионов. Однако 287 + 180 = 467 миллионов. При полученной квартальной прибыли в 393 миллиона, общий убыток составил бы всего 74 миллиона — сущий пустяк по сравнению с объявленными 618 миллионами. Самое время завхозу Копейкину почесать лысый затылок и задать каверзный вопрос: «А откуда набежали оставшиеся $544 миллиона убытков?»

Вот тут-то и начинается самое интересное! Как сказано в пресс-релизе, эти убытки связаны «с некоторыми инвестициями, долей «Энрона» в The New Power Company, инвестициями в технологии и широкополосные каналы, а также преждевременным завершением в третьем квартале некоторых структурированных финансовых договоренностей с обнародованным ранее юридическим лицом».

Стоит ли говорить, что дальнейшее копание в неожиданно испачкавшемся белье доселе безупречной компании показало, что все эти «The New Power Company и инвестиции в технологии» — сущая ерунда, а собака зарыта именно в отмене договоренностей с «обнародованным юридическим лицом».

Надо сказать, что менеджеры «Энрон» за 16 лет блестящего существования компании проявили себя виртуозами маркетинга и торговли, но явно недооценили важность литературного таланта в современном бизнесе. Потому что более чудовищного пресс-релиза вообразить себе невозможно: получился не квартальный отчет, а пудовый гвоздь в крышку корпоративного гроба. Это тем более удивительно, что «Энрон» прекрасно понимал, в какой реальности он обитает,  — в реальности, где слово почти всегда важнее дела, а текущая котировка акции на бирже значит гораздо больше, чем миллион заработанных долларов на прокачке природного газа или добытых киловатт-часов. «Энрон» знал, но все равно выпустил непродуманный пресс-релиз. Почему?

Узнать имя «обнародованного юридического лица» оказалось столь же простым делом, как и идентифицировать отечественных банных «лиц, похожих на…» На самом деле речь шла не об одном, а о двух юридических лицах — партнерствах с ограниченной ответственностью LJM Cayman и LJM2 Co-Investment. Непосредственно само прекращение отношений с двумя LJM-ами обошлось «Энрону» в 35 миллионов долларов. Однако следстивием этого прекращения явилось сокращение капитала (shareholders’ equity) «Энрона» на 1,2 миллиарда долларов!

Поразительным образом «Энрон» помянул вскользь об этом просто катастрофическом эпизоде в телефонной конференции для биржевых аналитиков, прошедшей накануне выхода квартального отчета, но совершенно обошел вниманием в пресс-релизе. Почему?

И меч возмездия был занесен: акции ENE покатились вниз сразу же после обнародования квартального отчета.

После звездного часа «Энрон» не только растерял весь капитал до последнего цента, но и лишился своего престижного трехбуквенного символа (ENE): биржа NYSE исключила акции компании из торгов и теперь «Энрон» котируется в «розовых листках» как ENRNQ.

Но это стало лишь началом. Началом конца не только блистательной корпорации, но и, боюсь, всего цветущего периода американской экономики. Как, впрочем, и политики тоже. Свою мысль подаю в сослагательном наклонении, поскольку снежный ком «Энрон» продолжает раскручиваться и сейчас, когда я пишу это исследование. Причем события развиваются по нарастающей, и каждый день в скандал попадают все новые и новые действующие лица: политики, бизнесмены, дипломаты, юристы, аналитики, муниципальные власти, аудиторы. Всплывают новые пострадавшие — пенсионные фонды, десятки тысяч людей, потерявших работу по всему миру, миллионы рядовых инвесторов, чьи сбережения улетучились в одночасье. И дальше будет еще хуже.

Оправдание метода

Если бы история «Энрона» ограничивалась несусветным воровством коммерсантов, повальной продажностью политиканов и даже чисто детективным сюжетом с самоубийствами и ночными уничтожениями документов, то я никогда бы не взялся за это исследование. В виде гомерического скандала история «Энрона» тянет в лучшем случае на место в пантеоне американских гадостей где-то между Уотергейтом, Моникой Левински и судом над О. Джей Симпсоном. И для такой истории на подхвате стоит армия замечательных хроникеров, неподражаемых кунцев и кланси, умело отливающих выхолощенную фактуру в политкорректную карамель, которую тут же по накатанному конвейеру тиражирует своим рыбьим глазом Голливуд. И получается все как всегда: подноготная глубина, псевдообличающий пафос, ложные акценты. Кстати, процесс уже пошел: в полном соответствии с законами жанра мировые СМИ из кожи вон лезут, чтобы именно так и представить «Энрон»: как еще одну курьезную страницу сенсационной национальной истории. И не дай бог каких-нибудь обобщений! Боже упаси!

Мне посчастливилось увидеть историю «Энрона» другими глазами потому, что с первых дней моего знакомства с Америкой я, по неведомым причинам, стал воспринимать ее одновременно в двух планах: плане реальном и плане мифологическом. Может быть, на такое восприятие повлияло филологическое образование, может, я слишком близко к сердцу принял «Путешествие в гиперреальность» Умберто Эко, а может, и в самом деле существует не одна Америка, а две.

Есть замечательный бестселлер Стивена Кинга и Питера Страуба «Талисман». В нем — 800 страниц, поэтому я его до конца так и не дочитал. Но это не страшно, потому что после первых ста страниц и так понятно, о чем речь. В «Талисмане» герой (как водится у Кинга — околопубертатный мальчик) узнает о существовании параллельного мира типа четвертого измерения, куда и путешествует периодически. Больше мне от книжки Кинга ничего не надо — лишь эта одна метафора.

Модный беллетрист не случайно полагал, что идея параллельного мира ляжет на душу американскому читателю. Дело в том, что этот читатель с самого детства и до смерти своей приучен жить именно в таких параллельных мирах — мире реальном, «Америке», и мире идеальном, который я назвал для себя — «Америцей».

Эта метафора буквализировалась в 1995 году, когда в предместье городка Мобил, штат Алабама, я очутился на автостраде, которая пролегала над жуткими джунглями и болотными топями с кишащими в них крокодилами. По логике русского человека, эти топи нужно было сперва осушить, а затем проложить дорогу. Однако американцы поступили иначе — highway вытянулся на сваях поверх болота.

Так и сосуществуют два параллельных мира Америки — нетронутые джунгли и современная трасса.

То, что американцы в отличие от русских обладают седьмым чувством, которое позволяет им жить одновременно в «Америке» и «Америце», лучше всего видно на примере такого развлечения как борьба wrestling. Наш человек не может спокойно наблюдать, как садист забирается на канаты, а затем прыгает на голову своего противника. Наш человек либо всё принимает всерьез, как это было в эпоху фильма «Спорт, спорт, спорт», либо думает, что wrestling — это клоунада, цирк. На самом деле, wrestling, как, впрочем, и любой фильм ужасов, — это просто другая реальность, это — «Америца». Вы только посмотрите, как полноценно переживает wrestling американская публика, как искренне и бурно реагирует на каждый удачный удар под дых и слом тазобедренного сустава! Причем все — от мала до велика. Дело не в том, что американские люди — бесчувственные полудурки, не способные отличить настоящую драку от имитации. Всё они отличают. Просто им дано умение жить и переживать в мире, который со стороны кажется ненастоящим.

В кинотеатре американец искренне верит, что можно дать Шварценеггеру пятнадцать раз подряд в морду и после этого актер поднимется и уроет злодея. Выйдя на улицу после сеанса, тот же американец полностью отдает себе отчет, что если сейчас к нему подвалит уличный хулиган и вломит по челюсти всего один разок, то шансов прийти в себя не будет никаких. Одно не противоречит другому. Потому что американец знает, что в «Америце» бьют долго и безрезультатно, а в «Америке» — только один раз и наповал.

Именно так я и увидел историю «Энрона» — компанию, существовавшую в двух параллельных мирах. Но кое-что все же изменилось. Если семь лет назад мне казалось, что седьмое чувство позволяет американцам проводить грань между реальным и идеальным мирами, то теперь, чем больше я погружался в бесчисленные пресс-релизы, протоколы расследований, стенограммы парламентских слушаний, ускользающие цифры бухгалтерской отчетности, частные письма бывших сотрудников «Энрона», тем сильнее убеждался, что грань двоемирья стерта, реальность плавно перетекает в фантазию, реальные цели замещаются целями идеальными. В результате получается королевство кривых зеркал. Помните концовку «Скотного двора» Оруэлла: «Двенадцать голосов кричали одновременно, но все они были похожи. Теперь было ясно, что случилось со свиньями. Оставшиеся снаружи переводили взгляды от свиней к людям, от людей к свиньям, снова и снова всматривались они в лица тех и других, но уже было невозможно определить, кто есть кто»?

Так о чем же будет это исследование? Внешне оно посвящено крушению корпорации «Энрон». Но это только внешне, потому что за небывалым в истории Америки крушением «Титаника» от экономики и финансов, за детективным сюжетом самоубийств, предательств, взаимного «стука», слива материалов и тотальной замазанностью политиков всех мастей без исключения, за всей этой, в общем-то, обычной (хотя и невероятной по размаху) гадостью современной корпоративной культуры я вижу четкие стигматы экономического и финансового краха, который заставит увянуть Великую Депрессию в потертых складках плаща истории. Описание этих родовых пятен «Энрона» и составит внутреннее содержание книги.

Как я уже сказал, своеобразие момента — в открытости истории «Энрона»: вовсю разворачиваются слушания комиссий Конгресса и Сената. Также в разгаре уголовное расследование министерства юстиции. Тем более захватывающей представляется мне работа над материалами, тем неожиданнее обещают быть повороты сюжетных линий.

Я даже определил пафос работы — не допустить превращения истории «Энрона» из «Титаника» в «Вильгельма Густлоффа». И в самом деле, кто из читателей слышал о торпедировании советской подводной лодкой немецкого лайнера «Вильгельм Густлофф» в январе 1945 года? А между тем гибель этого корабля явилась крупнейшей морской катастрофой в истории человечества: погибло более 8 тысяч (!!!) человек (для сравнения: всемирно известный «Титаник» унес 1 500 жизней). Даже в Германии практически никто ничего не слышал об этом. И лишь недавно Гюнтер Грасс нарушил молчание, опубликовав книгу «Траектория краба», описывающую эти события.

Поскольку книга об «Энроне» — не художественный роман, а аналитическое исследование, и я выступаю не в роли дипломированного филолога, но — специалиста по финансовому трейдингу и инвестициям (моя профессия не по университету, а по жизни), то позволю себе вкратце описать структуру работы.

Мы начнем с хронологии событий и познакомимся с эволюцией «Энрона» от столбового бизнеса «старой экономики» к блистательной компании «hightech», со всеми звездными атрибутами: мобильностью, безудержной отраслевой и международной экспансией, пусканием пыли в глаза, изысканными финансовыми схемами, постоянной готовностью ринуться сломя голову в авантюрные рисковые проекты и параллельным совершением просто детских ошибок.

Затем проанализируем в красках и лицах финансовые сделки «Энрона», которые стали катализатором крушения: схемы, расчеты, мотивы, выгоды, проколы и результаты.

Изучим сферы политического лоббирования и влияния «Энрона», а также степень вовлеченности американской администрации Буша в этот скандал. Наконец, постараемся оценить урон, который нанес «Энрон» не только политической и экономической жизни Америки, но и внешнему миру: России, Индии, Южной Америке и Европе.

Такое вот планов громадье. Так что если удастся дойти до конца, мы рискуем получить первый финансово-экономический роман в русской литературе.

Глава 2. Сотворение религии

«Демон заносчивости зовется Левиафан, т. е. «добавление», потому что Дьявол при искушении Адама и Евы обещался придать им богоподобие».

Я. Шпренгер, Г. Крамер. Молот ведьм

Итак, 16 сентября 2001 звезда «Энрона» стремительно помчалась к линии горизонта. Однако взгляните на график акций компании за последние два года:

Нельзя не заметить, что своего исторического пика (так называемого all time high) «Энрон» достиг еще осенью 2000 года, когда акции пересекли отметку в 90 долларов. Затем наступил затяжной даунтренд. В конце сентября 2001-го, когда «Энрон» даже поучаствовал в общенациональном патриотическом спурте, рожденном событиями 11 сентября, и акции компании выросли на 40%, казалось, медвежья хватка разжалась и компания сумеет выйти из застоя. Однако 16 октября грянул выстрел квартального отчета, и даунтренд в самом деле завершился, в том смысле, что вместо него наступил коллапс, после чего, как правило, отключают аппарат искусственного дыхания: акции «Энрона» исключили из торгов на площадке Нью-Йоркской фондовой биржи, и сейчас они номинально котируются в так называемых «розовых листках» (Pink sheets) по цене несколько центов за штуку.

Из всего сказанного следует, что проблемы компании обрели критическую массу и стали беспокоить биржевое сообщество задолго до пресловутого квартального пресс-релиза, иначе как объяснить вираж, проделанный акциями на участке с 90 до 25 долларов? На ровном месте сокращений капитала на 70 процентов не бывает.

Если проанализировать сделки компании в период с 2000 по 2001 годы, то можно найти достаточно объяснений для падения котировок с 90 до 25 долларов. Но в этих сделках нет ничего, что могло бы предсказать полную ликвидацию капитала. Почему? Потому что часовой механизм был заложен задолго до 2000 года. Да и бомба эта носила не фактурный, а концептуальный характер. Изъян был на уровне идеологии бизнеса в том виде, в каком он исповедовался руководством «Энрона», невзирая на лица и персоналии. И поскольку требования этой идеологии исполнялись рьяно и неукоснительно, с неистовым рвением и готовностью, не раздумывая, идти на любой обман и подлог во имя этих принципов, то можно говорить не об идеологии, а о религии. Религии Левиафана.

Такое перерождение идеологии в религию вообще является родимым пятном американской ментальности и культуры. Достаточно вспомнить дианетику — набор психологических техник (одитингов) для борьбы с болезненными впечатлениями из прошлого опыта (инграммами), которая иначе как Церковью Сайентологии себя не называет и именно в таком виде и навязывается по всему миру.

Очевидно, что тенденция эта не могла появиться на пустом месте. Потребность американцев в постоянном мифотворчестве и создании новых культов обусловлена изгнанием христианства из общества, чей костяк составляют религиозные фанатики самой высшей пробы — квакеры, иеговисты и мормоны. Уже давно христианская религия выведена за пределы государственной и общественной жизни Америки, ее нет ни в школе, ни в колледже, ни в корпоративной культуре. Помню, как-то водитель шаттла (аналог нашего маршрутного такси) в Денвере подбросил меня от аэропорта до гостиницы в центре города и на прощанье (дело было в декабре) бодро пожелал: «Merry Christmas and Happy Hanukkah!», в смысле, что «С Рождеством, да и Счастливой Хануки заодно!» Иными словами, хочешь так, а хочешь — эдак, какая, в общем-то, разница?

Помните анекдот про одесского сапожника-еврея, который отрастил бороду и считал себя Карлом Марксом? На требование парткома немедленно бороду сбрить он ответил: «Сбрею — никаких проблем, но что прикажете делать с идеями?» Точно то же случилось с американским обществом — религию устранили, поскольку она противоречила новым установкам политкорректности (кстати, пожелание таксиста и явилось образцом «нового мышления»), а брожение в душе осталось. Да и куда его девать-то, если на заре завоевания континента, в каждом уважающем себя американском поселении жгли своих ведьм и изгоняли злых духов?

Чтобы передать силу этого мессианского зуда, не хватит ни слов, ни знания фактуры. Лучше довериться мастерам художественного слова, наблюдавшим все с раннего детства:

«На следующий вечер Хейз остановил «эссекс» перед кинотеатром «Одеон», забрался на капот и начал проповедовать.

— Я расскажу вам о своих принципах и принципах этой церкви! — воззвал он. — Остановитесь на минуту и выслушайте правду, которую вы нигде больше не услышите.

Он стоял, склонившись и выгнув руку невыразительной дугой. Остановились две женщины и мальчик… Он проповедовал с таким воодушевлением, что не заметил, как мимо в поисках парковки три раза проехал большой мышиного цвета автомобиль, в котором сидели два человека. Он не заметил, что автомобиль остановился неподалеку на месте только что отъехавшей машины, и не видел, как из него вышли Гувер Шотс и человек в ярко-голубом костюме и белой шляпе. Но вскоре Хейз взглянул в ту сторону и увидел человека в голубом костюме и белой шляпе, стоящего на капоте автомобиля. Хейза поразило, каким изможденным выглядит его двойник, и он даже прервал проповедь. Таким он себя представить не мог. У человека, на которого он смотрел, были впалая грудь и длинная шея, руки он держал по швам и стоял, точно ожидая какого-то сигнала и опасаясь его пропустить. Гувер Шотс ходил по тротуару перед автомобилем, перебирая струны гитары.

— Друзья! — зазывал он. — Хочу представить вам Настоящего Пророка; послушайте, что он скажет. Уверен, его слова сделают вас такими же счастливыми, каким стал я!»

Какая непреодолимая тяга навязывать людям истину в конечной инстанции, коли даже у входа в один кинотеатр конкурируют три проповедника, вещающих с капотов своих авто. Цитата взята из романа неповторимой Фланнери О’Коннор «Мудрая кровь», чьи книги столь же мудрым решением властей были изъяты из американских школьных программ, дабы не будоражить хрупкие души подрастающего поколения.

Герой романа О’Коннор, Хейзел Моутс, открывает новую религию — Церковь без Христа, которую и навязывает всем окружающим с невообразимым рвением. Религия, правда, довольно странная для вариации на тему христианства: «Ему нужна женщина, но не для удовольствия, а чтобы доказать, что он не верит в существование греха, раз практикует то, что называют грехом; но миссис Уоттс ему надоела. Он должен сам кого-нибудь растлить, а дочка слепого, раз она живет дома, наверняка невинна».

Особенность современных американских религий — их тотальная меркантильность. Причин тому несколько: и протестантская этика, и государственное устройство, и влияние иудаизма — во всех этих векторах современного американского мифотворчества деньги (собственность, накопление, богатство) составляют главную ценность земного существования. Замечательно сказал об этом «отец-основатель» дианетики Лафайет Рональд Хаббард, перед тем как оставить ремесло писателя-фантаста: «Писать, чтобы получать по центу за слово, — смешно. Если человек действительно хочет получить миллион долларов, то лучший способ — это основать свою религию».

Теперь, думаю, понятно, почему соединение зуда религиозного творчества и корпоративной культуры явилось браком на небесах: где еще, как не на нивах бизнеса цель материального накопления оказывается столь уместной?

Компания «Энрон» как раз и стала одним из первопроходцев, испытавших новую религию Левиафана на собственной деловой практике. Также ясно, что «Энрон» был не одинок в проведении эксперимента. 19 февраля 2002 года прошло сообщение о том, что гигант американской промышленности, породнившийся с гордостью немецкого автомобилестроения, Daimler Crysler, использует те же порочные методы бухгалтерской отчетности, что и «Энрон».

Все сразу стали грешить на американский GAAP (U.S. Generally Accepted Accounting Principles), который не сегодня-завтра привнесут и на российские предпринимательские просторы. Однако Джим Коллинз, аналитик UBS Warburg, поспешил успокоить: «Даймлер» использовал GAAP точно так же, как и «Энрон», тем не менее проблема «Энрона» связана с откровенной отчетностью, а не бухгалтерскими принципами». Во как! И это говорит финансовый аналитик. Поскольку Коллинза нельзя заподозрить в некомпетентности и непонимании того, что творилось в «Энроне», остается предположить, что эксперт пошел на сознательное передергивание. Потому что «откровенная отчетность» — это такая мелочь на фоне реальной подоплеки дел, творимых в компании, что даже и говорить неприлично. Впрочем, и в передергивании обвинять именитого аналитика мне бы не хотелось. Скорее всего, у профильных финансовых специалистов (в силу образования и культурных традиций) просто отсутствует уровень обобщения, необходимый для понимания реальных двигателей событий и мотивов, определяющих деятельность «Энрона». Да и не столько «Энрона», сколько вообще любой современной компании, исповедующей новую корпоративную религию.

Короткую, но яркую жизнь энергетического гиганта можно разделить на четыре периода: золотая эпоха (1985–1996), когда закладывалась новая корпоративная религия и оформлялась бизнес-концепция компании; эпоха зрелости (1997 по осень 2000 года), когда теоретические наработки нашли свое воплощение в тончайших и изысканных финансовых схемах; далее наступил короткий период, который можно назвать годом рутинных неурядиц (осень 2000 по осень 2001 года); и, наконец, коллапс, начавшийся 16 октября 2001 года и продолжающийся до сих пор.

Безусловно, коллапс явился самым зрелищным действом в представлении «Энрона». Еще бы: 60 миллиардов долларов улетучились в прямом смысле слова за пару месяцев. Только вдумайтесь в эту цифру: 60 миллиардов!

Однако сейчас нас интересует не столько зрелищность, сколько концептуальное новаторство «Энрона». А это новаторство закладывалось именно в «золотую эпоху», поэтому мы и начнем наше исследование с того, что окинем ее с высоты птичьего полета.

1985: Марьяж

На свет появляется новая компания в результате слияния концерна Houston Natural Gas InterNorth из Омахи (Небраска), которое объединило под одной крышей несколько газопроводов. Получился не просто новый агломерат, а первая национальная система подачи и распределения природного газа. Поначалу новорожденного окрестили Interon, но очень скоро знающие люди подсказали, что в медицинских кругах этим словом принято обозначать кишечный тракт, поэтому компанию споро переименовали на Enron.

1986: Паренек Кенни

Сын баптистского священника, генеральный директор Houston Natural Gas Кеннет Лей назначается председателем правления и генеральным директором «Энрона». Тогда это был замечательный работяга-газовик-нефтяник под стать нашему Виктору Степановичу (есть даже неуловимое визуальное сходство!). Так что трудно было и предположить, что через каких-нибудь 16 лет «паренек Кенни» («Kennyboy» — так ласково окрестил своего корефана президент Джордж Буш-младший) буквально в преддверии коллапса скинет собственный пакет акций «Энрона» на сумму в 100 миллионов долларов, одновременно всячески призывая рядовых сотрудников компании эти же акции покупать. «Наши показатели как никогда высоки, наша модель бизнеса никогда еще не была так сильна. Мы просто обладаем самой утонченной структурой в современном американском бизнесе», — написал Кеннет Лей в письме, отправленном одному из сотрудников «Энрона» 14 августа 2001 года. За две с половиной недели до объявления результатов чудовищного квартального отчета Лей приободрил сотрудников на внутреннем онлайн-форуме: «Наш третий квартал выглядит потрясающе. Мы выполним ожидания рынка. В нашем бизнесе продолжается большой подъем, и мы имеем все основания добиться еще лучших показателей в четвертом квартале».

Так говорил искренний председатель правления «Энрона». Говорил и продавал свои акции. Говорил и продавал. Но это случится не скоро — аж через 15 лет.

А пока что не будем мазать все одной краской: Кен Лей — харизматическая личность, настоящий отец-благодетель Хьюстона — всегда исповедовал так называемый hands-onapproachв бизнесе, столь милый сердцу российского предпринимателя. При этом подходе руководитель постоянно занимается собственноручным управлением компанией, находясь накоротке со всеми руководителями не только среднего, но и низшего звена. Таков был корпоративный стиль «Энрона»: офисы двух самых главных людей — Кеннета Лея и Джефри Скиллинга — были всегда открыты для сотрудников, каждый мог прийти со своими проблемами и вопросами.

Думаю, в нашем расследовании пригодится резюме главы «Энрона»:

• 1985–2002: Компания «Энрон», различные руководящие должности. Отставка с поста председателя правления и генерального директора в январе 2002 года.
• 1984–1985: Компания Houston Natural Gas, председатель правления и генеральный директор.
• 1981–1984: Компания Transco Energy Co., президент и исполнительный директор.
• В разное время являлся членом правления компаний Compaq Computer Corp., EliLilly & Co. и Trust Company of the West.
• Образование: Университет штата Миссури, степень бакалавра по экономике в 1965; Хьюстонский университет, защита диссертации по экономике в том же 1965 году.
• Член национального нефтяного совета (National Petroleum Council), секретарь правления совета по энергетике (Energy Advisory Board).

1987: изобретение

Если читатель помнит, то 1987-й был годом сокрушительного обвала фондового рынка, знаменитого «Черного Понедельника» (19 октября), когда игры профессиональных арбитражеров и раскрутка массированного программного трейдинга закончились выпрыгиванием из манхеттенских окон разорившихся дотла менее профессиональных фигурантов. Десять лет спустя в туристических лавках Нью-Йорка по-прежнему пользовались популярностью вырезка из экстренного выпуска New York Times от 19 октября, помещенная в застекленную рамку, а также майки с надписью: «I survived Black Monday!» («Я выжил в Черный Понедельник»).

Так вот, горькая чаша сия не миновала и «Энрон»: октябрьским утром Кеннет Лей совершал перелет над Атлантическим океаном, возвращаясь с важных переговоров в Англии, Шотландии и Швейцарии, где он обсуждал продажу одного из нефтегазовых подразделений «Энрона». Переговоры прошли успешно, и настроение генерального директора было самое что ни на есть лучезарное. Частный реактивный самолет «Фолкан» совершил посадку для дозаправки на острове Ньюфаундленд, и в это время референт сообщил пренеприятнейшее известие — нефтяные трейдеры нью-йоркского торгового подразделения «Энрон Ойл» доторговались до того, что на счете образовался нереализованный убыток почти в миллиард (!) долларов. Вспоминает референт: «Лицо Лея побелело прямо на глазах. Это была катастрофа». Самолет сменил курс на Нью-Йорк. В результате прямого вмешательства Кеннета Лея очень быстро потери удалось снизить до 142 миллионов.

Как человек, знающий толк в трейдинге, просто обязан сказать, что подобный результат свидетельствует об исключительной одаренности гендиректора «Энрона». Компания, способная так работать на бирже, — уникальная компания. Что и подтвердилось в будущем: с завидным постоянством «Энрон» демонстрировал исключительное умение находить выход из практически безвыходных ситуаций.

Ну а пока что «Энрон» извлек серьезные уроки из этого потрясения. Кеннет Лей вспоминает об инциденте: «Несмотря на потери мы многому научились, а именно — создали, вероятно, лучшую систему управления и контроля за рисками не только в нашем бизнесе, но и во всей индустрии».

Одним из краеугольных принципов этой системы явилось распределение ответственности при хеджировании рисков. Мы так часто будет поминать эту концепцию по ходу всего дальнейшего исследования, что сейчас ограничусь лишь кратким пояснением. «Энрон» исходил из трех посылок:

• занимаясь торговыми операциями и биржевым трейдингом, практически невозможно избежать финансовых потерь;
• всякая попытка хеджировать (то есть страховать) риски внутри самой компании хоть и позволит избежать колоссальных провалов (под миллиард долларов), тем не менее приводит к существенным затратам собственно на сами инструменты хеджирования (обычно таковыми выступают производные — деривативные — ценные бумаги либо прямое страхование инвестиций у третьих лиц, обладающих высоким кредитным рейтингом);
• надо сказать, что перед лицом нависающих затрат в каждом американском мозгу начинают судорожно проигрываться три сценария: go Dutch («сыграть в голландцев») — почти неизбежный расклад, при котором, отужинав с приятелями в ресторане, каждый достает бумажник и платит за себя; pickup the tab («подхватить чек») — маловероятный сценарий: когда неожиданно случается помутнение сознания, ты хватаешь счет и платишь за всех; наконец, ласкающее слух foot the bill («приделать ноги к счету», что идеально переводится на русский язык как «сесть на хвост»). Ясное дело, что и русский, и американский обыватель инстинктивно потянутся к третьему варианту. Но в бизнесе дураков найти сложнее, чем просто на улице, и потому непонятно, кому приделывать ноги пусть и не на миллиард, а «всего лишь» на 142 миллиона долларов.

Гениальность открытия «Энрона» заключалось в том, что компании удалось видоизменить третий сценарий за счет удачной эксплуатации Америки и Америцы, то есть двойственной природы не только публичной, но и экономической организации общества. Дело в том, что в бизнесе реальной Америке (сфере производства товаров и услуг) удачно противопоставлена виртуальная Америца, роль которой выполняет фондовый рынок, где, как мы знаем, материальные ценности представлены в виде электронных записей в электронных же реестрах. Именно биржа и финансовый трейдинг стали той второй реальностью, которая поначалу существовала параллельно с материальным бизнесом, а затем просто подмяла его, растворила в себе.

И тогда «Энрон» осенило: «Главное — не то, как обстоят дела на самом деле в реальном мире, а то, как они выглядят в мире виртуальном, то есть на бирже». Это стало гениальным открытием! На практическом уровне идея хеджирования рисков за счет распределения ответственности выразилась в создании бесчисленных юридических структур и отпочкований, которые брали на себя задачи страхования риска головного предприятия — «Энрона». Фактически это страхование было чистой фикцией, поскольку сам же «Энрон» и покрывал хеджевые расходы, но происходило это за пределами отчетности компании! А отчетность эта выглядела безупречно и убытков больших не показывала. Другое дело, что существовали и другие, скрытно аффилированные лица, которые брали на себя задачи амортизации убытков.

На первый взгляд, может показаться, что открытие «Энрона» — никакое и не открытие вовсе, потому что на просторах одной шестой суши давно и успешно используются так называемые «сливные бачки» — подставные компании-однодневки, которые открывают, чтобы либо скинуть туда все убытки, либо отмыть прибыль. И все же сравнивать принцип распределенной ответственности с криминальной практикой российского капитала — все равно что сравнивать виртуоза-счетчика, прокручивающего в голове все выпавшие карты в казино Монте-Карло, с гоп-стопником, промышляющим вооруженным разбоем в темных переулках. По той причине, что «сливные бачки» — чистый криминал, тогда как распределение ответственности по «Энрону» — безупречная, с юридической точки зрения, деловая схема, удачно эксплуатирующая двойственную природу современного капитализма. Вернемся, впрочем, к хронологическому обзору «золотой эпохи» «Энрона».

Глава 3. На дюйм, но всегда впереди

«Единственное и исключительное оригинальное творчество новоевропейского материализма заключается именно в мифе о вселенском мертвом Левиафане,  — который воплощается в реальные вещи мира, умирает в них, чтобы потом опять воскреснуть и вознестись на черное небо мертвого и тупого сна без сновидений и без всяких признаков жизни».

А. Лосев. Диалектика мифа

В Великобритании глобальная приватизация добралась, наконец, и до энергетической отрасли, и тут же «Энрон» открыл представительство в Лондоне. Свой первый иностранный офис с «джентльменским набором услуг». В исполнении «Энрона» набор включал в себя торговлю сырьевыми продуктами, финансовые услуги и услуги по управлению рисками.

Тем самым «Энрон» учинил задел для будущей экспансии компании на всех континентах: в Аргентине, Австралии, Бразилии, Индии, Пуэрто-Рико, как говорят американцы, you name it [1].

Стремление «Энрона» как можно дальше забраться от родного дома сродни желанию провинциального паренька уехать учиться если не в столицу, то, по крайней мере, в ближайший райцентр, главное — прочь от осатаневшей родительской опеки. Судите сами: ну что такое «Энрон» в 80-х годах? До смерти зарегулированный распорядитель газопроводов и электростанций, не смеющий отклониться ни на шаг от жестко заданных государством ценовых рамок. А ведь так хотелось торговать! Торговать открыто и широко, руководствуясь только спросом и предложением. Почему? Потому что формировать этот спрос и предложение, оказывать на него влияние — на порядок проще, чем лоббировать правительственные структуры на предмет получения льгот и поблажек.

Следует заметить, что форпост капитализма — США — в данном случае не оправдал ожиданий. Америка проявила себя достойным адептом левых ценностей и держалась в вопросе отмены государственного регулирования цен энергетической отрасли до последнего. Роль же пионера-бойскаута сыграло Соединенное Королевство, поставившее рискованный эксперимент на себе. Начало реформы совпало с приходом к власти консервативного правительства Маргарет Тэтчер в 1979 году. Уже в 1981-м ушли с молотка на аукционах аэрокосмическая промышленность (British Aerospace) и коммуникации (Cable sand Wirele ssв 1981 и British Telecommunications в 1984). Затем подошла очередь газа (British Gas — 1986), авиаперевозок (British Airways — 1987), стали (British Steel — 1988), водного хозяйства (British water utilities — 1989). Совсем свежим решением явилась приватизация угольной промышленности (British Coal — 1995) и железных дорог (British Rail — 1996). За всё про всё казна получила 95 миллиардов долларов.

«Энрон» проявил завидную расторопность и оказался на британском сырьевом и энергетическом рынке за несколько месяцев до принятия столбового дерегуляционного акта — Закона об электроэнергетической отрасли (UK’s Electricity Act — 1989).

Следом за Великобританией наступила очередь Аргентины: в 1993 году был принят Закон # 1853, который снял последние ограничения по иностранному участию в приватизированных предприятиях (вплоть до 100-процентной собственности и разрешения на полный вывоз прибыли и капитала). И здесь «Энрон» опередил события на один шаг: в 1992 году компания получила непрямую долю в государственном газопроводе на юге Аргентины — Transportadorade Gasdel Sur (TGS).

Наконец, подоспела Австралия: в мае 1997 года начался первый этап создания нерегулируемого рынка электроэнергии в Новом Южном Уэллсе, Виктории и столичном регионе. Правда, на австралийском рынке «Энрон» припозднился: представительство было открыто лишь в конце 1998 года. Но тому была уважительная причина: процесс отмены государственного контроля за ценами на электроэнергию полным ходом пошел дома, в Соединенных Штатах. А посему отпала нужда скитаться по свету в поиске «диких прерий».

Теоретически предпосылки для дерегуляции были созданы еще в 1978 году, когда Конгресс принял Закон об организации коммунального хозяйства (Public Utility Regulatory Policies Act). Следующей юридической вехой стал Закон об энергетической политике (Energy Policy Act — 1992).

Процесс топтался на месте еще четыре года, пока Федеральная энергетическая регуляционная комиссия (Federal Energy Regulatory Commission (FERC) не издала указы №№ 888 и 889 от 1996 года, которые дали зеленый свет закону от 1992 года. Акты эти проникнуты пафосом лучших советских времен: «Наша задача — устранить препятствия на пути свободной конкуренции в области оптовой торговли (энергоресурсами — С.Г.), для того чтобы обеспечить национального потребителя более эффективной и дешевой электроэнергией».

Американская энергетика вступила на затяжной путь к свободному капитализму: сегодня только половина штатов приняла законодательные меры для реструктуризации местных энергосистем. Штаты с исторически высокими ценами — Калифорния, Нью-Йорк, Пенсильвания и Новая Англия — предельно раскрыли розничный энергетический рынок и предоставили потребителям право самостоятельно выбирать поставщика энергии. В остальных штатах, ступивших на путь дерегуляции, сохраняются различные ограничения:

Состояние дерегуляции энергетики в отдельных штатах (на февраль 2001 г.)

(Расшифровка легенды:

Restructuring Legislation Enacted — штаты, в которых дерегуляционное законодательство принято;

Comprehensive Regulatory OrderIssued — штаты, в которых принят детальный порядок распределения ценового регулирования;

Commissionor Legislature Investigation Ongoing — штаты, в которых работают комиссии или ведется подготовка к созданию законодательных мер по ценовому регулированию;

No Activity — штаты, в которых не ведется никакой деятельности по отмене государственного регулирования)

С первого по последнее свое дыхание «Энрон» выступал активнейшим лоббистом выдавливания государства из энергетического сектора рынка. Вообще разобобществление было идеей фикс Кеннета Лея: еще на заре карьеры он рекомендовал президенту Никсону дерегулировать системы газо- и нефтепроводов. Когда подошло время, Лей с не меньшим рвением окунулся в борьбу за «освобождение» электроэнергии. В конце 2001 года, проводя расследование деятельности «Энрона», Американский Конгресс принял решение о выделении дерегуляционных усилий менеджмента компании в отдельное дело и тем самым еще раз подтвердил бессмертие древнеримского правового принципа: «Quo bono?» — «Кому это выгодно?» «Энрон» не только явился создателем оптового энергетического рынка Америки, но и полностью доминировал на нем.

Главный аргумент «дерегуляторов»: если устранить ограничения, налагаемые правительством, то цены на электроэнергию быстро снизятся благодаря свободной конкуренции дилеров на рынке. То, что это полная ерунда, подтвердили события в Калифорнии: в результате спекуляций на бирже цены на электроэнергию не то что не снизились, а вообще подскочили, в десятки раз превысив себестоимость выработки. В результате на жителей кино-виноградного штата обрушился не виданный доселе кризис, выразившийся в веерных отключениях света [2]. Результаты проведенного расследования позволили губернатору штата Грею Дэвису (Gray Davis) обвинить «Энрон» в том, что его деятельность имела прямое отношение к калифорнийскому затемнению. Дубина народного гнева была занесена, и 21 июня 2001 года генеральный директор «Энрона» Джеффри Скиллинг, выступавший с докладом на заседании Калифорнийского клуба Содружества (Commonwealth Clubof California), получил в лицо тортом.

Размазывание крема явилось не только символической оценкой дерегуляционных усилий «Энрона», но и вывело на сцену нашего повествования новый персонаж — Джеффри Скиллинга.

Глава 4. Время головорезов

«Брожения болот я видел,  — словно мрежи,

где в тине целиком гниет Левиафан,

штиль и крушенье волн, когда всю даль прорежет

и опрокинется над бездной ураган».

А. Рембо. Пьяный корабль (перевод В. Набокова)

Итак, прошу любить и жаловать — Джеффри Скиллинг (Jeffrey Skilling), партнер и эксперт по энергетике консалтинговой фирмы Mc Kinsey & Company.

В августе 1990 года он оставляет родную контору и становится председателем правления и генеральным директором нового финансового подразделения — Enron Finance Corp., надо полагать, созданного специального под него. Уже в следующем году Скиллинг возглавляет Enron Gas Services Corp, а в 1995 — Enron Capital & Trade Resources Corp. Кардинальное повышение состоялось в январе 1997: Джеф избирается президентом и исполнительным директором всего «Энрона» (Enron Corp.). Наконец, карьерная лестница уперлась в небосвод в феврале 2001 года, когда Скиллинг сменил Кеннета Лея на посту генерального директора, который Лей бессменно занимал с февраля 1986 года. Но уже шесть месяцев спустя Джеффри Скиллинг неожиданно для всех оставляет этот пост «по личным обстоятельствам».

Я не случайно акцентирую внимание на появлении этого нового персонажа. Дело в том, что история «Энрона» — это классический «whodoneit», изюминка американской культуры, высушенная Реймондом Чандлером. Писатель создал серию детективов, царапающих мозг читателя единственной мыслью: «Кто же, черт побери, совершил это преступление?» Для пущего суспенса тайна сия хранится до последних страниц.

Так же в деле «Энрона» сакраментальный вопрос «Whoduneit?» никому не дает покоя: кто, ну кто задумал и воплотил с дьявольской изобретательностью план уничтожения прекрасной компании, обладающий здоровой корпоративной этикой и непотопляемыми активами? Кто надоумил руководство методично избавляться от этих самых активов и все смещать и смещать акценты в сторону биржевой виртуальности до тех пор, пока ничего, кроме этой виртуальности, не осталось? А может, никакого вредителя и не было вовсе и все случилось само себой?

Джефф Скиллинг автоматически попал в число первых подозреваемых в деле умерщвления Левиафана. По признанию анонимного сотрудника «Энрона», осенью 2001 года служащие активно использовали портрет бывшего гендиректора в качестве мишени для метания дротиков darts. Немудрено: ведь с именем Скиллинга связывают не столько изменение профиля компании и даже не падение акций, а разрушение самого святого — корпоративного духа. Вместо атмосферы товарищеской поддержки, в «Энроне» («мы — дружная команда единомышленников») утвердилась культура наемников-головорезов («умри ты первый»).

До прихода Скиллинга «Энрон» исповедовал религию Кеннета Лея, незлобивого человека, который редко выходил из себя, и уж тем более никогда не повышал голоса. Лея так любили рядовые сотрудники, что до последнего отказывались верить в его причастность к уничтожению компании. Даже когда стали всплывать неприятные подробности о степени вовлеченности председателя правления в разрушительные финансовые схемы Энди Фастова, осуждение Лея не выходило за рамки горечи на грани сочувствия: «Если Кен Лей все знал, то ему должно быть стыдно; если он ничего не знал, то ему тоже должно быть стыдно»,  — сетовал бывший сослуживец.

Совсем другое дело Скиллинг. В апреле 2001 года «Энрон» проводил открытую телеконференцию [3]. Акции компании падали, так что общение проходило под знаком безрадостной заунывности. В какой-то момент Ричард Грубман, управляющий бостонского хедж-фонда, упрекнул Скиллинга: «Вы — единственная финансовая организация, которая не публикует вовремя ни баланс, ни отчет о прибыли». «Спасибо большое,  — молниеносно отреагировал Скиллинг,  — мы тебе очень благодарны, засранец (asshole)». Такого еще никогда не случалось в истории корпоративной Америки: оскорбить собеседника, тем более в открытой беседе!

Не могу удержаться, чтобы не отдать должное бостонскому менеджеру: сразу же по завершении конференции Грубман распорядился продать «в короткую» все акции «Энрона», находящиеся в портфеле его хедж-фонда. В результате этой сделки он заработал 50 миллионов долларов чистой прибыли! Впрочем, логика менеджера была безупречной: если невинный вопрос о задержке отчетности вызывает уличную брань, дело — швах, и нужно бежать с тонущего корабля. Сам Грубман прокомментировал свое унижение в лучших традициях одесского юмора: «У Скиллинга стальные нервы. Он и его управленцы скинули в прошлом году семь миллионов акций на сумму в полмиллиарда долларов по цене от 70 до 80. Сегодня же «Энрон» упал ниже 60, а я еще и засранец только потому, что поинтересовался их балансом».

Что ж, за 50 миллионов долларов можно и потерпеть.

Я уже помянул, что служащие «Энрона» не могли простить Джефу Скиллингу попрание «командного духа» компании, который был унаследован еще от «газовых» родителей и лично Кеннета Лея. Скиллинг привнес в «Энрон» элемент так называемой cutthroatculture, культуры головорезов, что соответствовало гораздо больше реалиям Америки, а не идеалам Америцы. Ярче всего это воплотилось в системе введенной Скиллингом «оценки достижений» (performance review).

Сотрудникам компании предлагалось оценить трудовое рвение сослуживцев, в результате чего 15% «самых нерадивых» ежегодно увольняли из «Энрона». Сотрудники зрели в корень, поэтому сразу окрестили процедуру — «по ранжиру и под зад» (rankandyank). Ясное дело, что в подобных обстоятельствах каждый был сам за себя. Поэтому пышным цветом зацвели стукачество, наушничество, подковерная грызня, сколачивание кратковременных стратегических блоков и прочие прелести коммунального бытия. Как признавался один бывший служащий «Энрона»: «Все втыкали ножи друг другу в спины».

В тесной упряжке с «оценкой достижений» шла разработанная Скиллингом система поощрений. В ней дух коллективизации был вообще искоренен как класс. Высшим достижением считалось самолично «нарыть контракт» (get a deal). За это полагались огромные бонусы и продвижение по служебной лестнице. По мнению одного старожила компании, такой подход вредил долгосрочным перспективам «Энрона»: «Все сразу теряли из виду общую картину и вместо этого изо всех сил пытались протолкнуть собственную сделку, даже если она была никчемной. Те, кто работал в «Дабхоле» (электростанция «Энрона» в Индии — С.Г.), получили сочные премии, потому что они нашли контракт и довели его до конца. Правда, два года спустя вся эта сделка пошла коту под хвост, однако система не делала различий между временными и долгосрочными ценностями».

Сама идея «нарывания контракта» предполагает спешку («быстрей-быстрей, чтобы обойти остальных и сорвать премию»). В результате выгодные сделки, рассчитанные на долгосрочную перспективу, просто отбрасывались. Вот как описывает эту погоню за тем, что «здесь и сейчас», Джордж Стронг, профессиональный лоббист, долгие годы работавший на «Энрон»: «Энрон» очень хотел организовать поставку электроэнергии в Хьюстонский департамент общественных учебных заведений (Houston’s public school district, HPSD). Я объяснял, что потребуется как минимум год, чтобы заставить департамент свыкнуться с новой формой коммунального обеспечения. И тогда парень, с которым я работал над проектом, он был директором в свои неполные сорок, принялся страшно кричать, что у него нет года! Потому что его премия зависит от того, что он сделает в текущем квартале. Так что, если сделка с HPSD не будет на мази в ближайшие три месяца, то он ею заниматься вообще не будет».

Такое внимание к проектам с мгновенной отдачей, конечно, не было капризом Скиллинга. Читатель помнит о гениальном открытии, сделанном менеджментом «Энрона»: «Главное — не то, как обстоят дела на самом деле в реальном мире, а то, как они выглядят в мире виртуальном, то есть на бирже». А на бирже ценятся две вещи: стабильная прибыльность и стабильно высокие инвестиционные рейтинги. От последних (то бишь от рейтингов) еще целиком зависел и так называемый столбовой бизнес «Энрона» — производство и доставка газа и электроэнергии.

Чтобы добиться стабильной прибыльности, нужно иметь постоянную прибыль. Так? А вот и не угадали! Оказывается, главное — не столько иметь эту прибыль на самом деле, сколько показывать ее здесь и сейчас! Вот именно для этого и насаждался культ скорострельных сделок в корпоративном сознании служащих «Энрона».

Поясню на примере. Предположим, нам на выбор предлагается заключить две сделки. Согласно первой, мы должны инвестировать в строительство новой электростанции на протяжении трех лет по 2 миллиона долларов в год, чтобы впоследствии получать ежегодно по 10 миллионов долларов чистой прибыли. Вторая сделка предполагает аренду за 1 миллион долларов в год уже готовой и работающей электростанции, дающей ежегодную прибыль в 2 миллиона долларов. Какой сделке окажет предпочтение «Энрон»? Для ответа достаточно сравнить то, что называется cashflow, движением денежной наличности для двух проектов.

По первой сделке мы получаем:

1 год / -2 млн

2 год / -2 млн

3 год / -2 млн

4 год / +10 млн

5 год / +10 млн

6 год / +10 млн

По второй сделке:

1 год / +1 млн

2 год / +1 млн

3 год / +1 млн

4 год / +1 млн

5 год / +1 млн

6 год / +1 млн

Читатель, наверное, уже догадался из контекста повествования, что «Энрон» однозначно выскажется за подписание второго контракта. И дело тут вовсе не в Карабасе Барабасе Скиллинге.

Только на первый взгляд может показаться глупостью отказ от проекта, который за шесть лет дает 24 миллиона долларов прибыли, в пользу проекта, способного принести за тот же промежуток времени только 6 миллионов. На самом деле есть два фактора, которые полностью опровергают потуги «бытового здравого смысла». Во-первых, как я уже говорил, американские публичные компании существуют в двух параллельных мирах: мире реального производства ценностей (Америка) и мире биржевых оценок (Америца). Теперь представим на минутку, как отреагирует фондовый рынок на сделку 1 и сделку 2: в первом случае все увидят лишь трехлетнее отрицательное движение денежных потоков, во втором — стабильную прибыльность. Причем апеллировать к положительному cashflowв четвертый, пятый и последующие годы по первой сделке не имеет большого смысла, поскольку биржа тут же выдвинет контраргумент: «А что если через четыре года вашу электростанцию просто взорвут недовольные аборигены?» И тут самое время вспомнить о специфике бизнеса «Энрона»: ведь это транснациональная корпорация с огромной долей бизнеса, размещенной в тектонических регионах мира: в Боливии, в Индии, в Польше. А ведь инвесторы часто смотрят телевизор и видят, как доброборядочные индуисты периодически сжигают заживо добропорядочных исламистов, а те — пускают под откос составы с добропорядочными индуистами. Ну так как: вам по-прежнему первая сделка кажется более привлекательной?

Даже если отбросить в сторону спекуляции на тему планетарной энтропии, сама двойственная реальность (Америка и Америца) бизнеса подсказывает совершенно иное движение денежной наличности. Нам всего лишь следует дополнить таблицы второй строкой с указанием возможной капитализации компании. И тогда окажется, что по первой сделке мы имеем:

И по второй:

Как вы догадываетесь, капитализация в примере указана гипотетическая, да и то — в самой скромной, практически нереальной динамике. Скажем, настоящая капитализация «Энрона» в 1996 году составляла 8 миллиардов долларов, в 1997 году — 14 миллиардов, в 1998 — 17,5 миллиарда, в 1999 — 21 миллиард, в 2000 — 25 миллиардов. То есть более чем утроилась за четыре года. Так прав был Скиллинг или нет, когда всячески поощрял усилия сотрудников компании «рыть контракты здесь и сейчас»? В краткосрочной перспективе — безусловно, прав. В долгосрочной — нет. И вот тут как раз и вступает в игру второй фактор, опровергающий бытовой здравый смысл при выборе между сделкой 1 и сделкой 2.

Давайте забудем на мгновение про биржу, предположим, что ее вообще не существует. И сделаем единственную оговорку: «Жить компании отмерено…. три года»! И что же тогда получится? По первой сделке суммарное движение наличности составит -6 миллионов, по второй +3. Кажется, комментарии излишни? Нерешенным остается маленький нюанс: «А почему это компании отмерено только три года?» Хороший вопрос. Делаем последнее уточнение: «Не компании осталось жить три года (хотя, как оказалось, и ей тоже!), а неким лицам в этой самой компании! Итак, если предположить, что кто-то в высшем руководстве «Энрона» обладал личной временной перспективой в 2

–3 года, то выбор в пользу скорострельных сделок становится не просто логичным, а единственно возможным!Как бы там ни было, «Энрон» перекраивал денежные потоки самым радикальным образом, подгоняя их под принятую стратегию: «Вся прибыль будущих периодов оприходовалась незамедлительно, даже если реальные поступления планировались через 5, 10 или 15 лет, — рассказывает Боб Мак Нейр, создатель компании Cogen Technologies, которую он продал «Энрону» за 1,1 миллиарда (!) долларов. — Когда так поступаешь, необходимо обеспечить постоянный приток новых контрактов, потому что прибыль от предыдущих уже отражена в отчетности. Когда горизонт сужен до такой степени, создается чудовищное давление на каждого служащего компании».

Что означает на практике «чудовищное давление»? Стрессы и, как следствие, текучесть кадров. Так в «Энроне» все и было. Впрочем, тактика easycomeeasygo [4] замечательно служит идее массовой неразберихи, в которой так легко потерять нити событий, детали сделок и кулуарных переговоров.

Другой аспект «чудовищного давления» — перманентный вопль, повисший в воздухе офисных коридоров. Бывший «энроновец» вспоминает: «На работе все постоянно дико орали, размахивали руками и крушили столы кулаками».

Во главе этого бешеного водоворота стоял Джеф Скиллинг. А где-то за его спиной маячила тень интеллигентного «дедушки» Лея (или «паренька Кенни», кому как нравится), который в силу природной мягкости никогда не повышал голоса. Так и видится, как Лей удивленно стоит в сторонке и наблюдает за кипящей, ревущей, зубодробящей машиной по вышибанию денег из фондового рынка. Именно — оттуда, поскольку давно уже основные капиталы «Энрона» коагулировали не в джунглях Амазонии или на реке Махараштра, а на торговых площадках Уолл-стрита. Может, даже, Кеннет Лей с тоской вспоминает о старых тихих и добрых временах, когда «Энрон» был газопроводом… Впрочем, это вряд ли, насчет тоски. Почему-то приходит на ум история совершенно иного (в денежном масштабе) порядка, хотя психологически — более чем уместная в данном контексте.

Один мой хороший знакомый, молдавский поэт и драматург (господи, ну что же может на свете быть дальше от истории «Энрона», чем молдавский поэт и драматург?!) имел несчастье поддаться романтическому порыву и жениться на красивой, но очень крестьянской девушке (молдаванке, разумеется). Поэт был беден и потому перебрался жить из съемной своей квартирки в городе в родное женино село, прямо под надзор и опеку тестя. Поскольку стихосложение в народном сознании мало чем отличается от тунеядства, поэта быстренько запрягли возделывать семейный виноградник от зари до зари. Все бы ничего, можно было даже и поднабраться живительной энергии от матушки- земли, подпитать музу спасительными «корнями». Однако уж больно удручали поэта беспрестанные разговоры о деньгах, покупках, базаре и наваре, которые вели тесть, теща и жена днем и ночью. Без перерыва. А по правде сказать, других разговоров, кроме денежных, в трудолюбивой крестьянской семье вообще отродясь не велось. Короче, поэт тосковал жестоко.

И вот как-то вечерком присел мой друг после беспросветного трудового дня на завалинке (молдаване зовут ее «приспа») вместе с тестем да за стаканчиком доброго красного вина. Хозяйский дом располагался прямо перед живописным холмом, увитым виноградной лозой. А как раз в это мгновение красное солнце садилось за горизонт. Красота, одним словом. И видит поэт, что у его тестя, этого прожженного материалиста, аж челюсть отвисла — так проняла его величественная картина заката. Стало поэту нестерпимо стыдно за то, что так несправедливо относился он к родному отцу своей жены, подозревал его в мелочной меркантильности. А на самом деле: вот сидит крестьянин после тяжких трудов земных и наслаждается магией заходящего солнца, может, даже в голове его складываются неумелые, но обезоруживающие своей искренностью поэтические строки! Так что поэт прослезился и уже готов был попросить прощения у тестя, а тот вдруг как подскочит, да как заорет: «Иоане, ну-ка беги скорее в сарай, хватай топор! В нашем винограднике, вишь — на самом верху, какая-то сука воровская промышляет! Щас мы ему покажем!»

К чему это я? Да к тому, что большие у меня сомнения по поводу переживаний Кеннета Лея из-за утраченной девственности родной компании. Особенно при заработной плате в 1,4 миллиона долларов в год и гарантированном бонусе еще в 7 миллионов. Это не считая акций на более чем сто миллионов. В таком положении по прошлому не тоскуют, в колокол не бьют, а виноградник защищают стеной при первом намеке на покушение со стороны.

Но пора отложить в сторону эмоциональные оценки. Давайте проследим хотя бы поверхностно, как проходило в умелых руках Джефа Скиллинга превращение производящей компании в торговую.

Первым делом с приходом Скиллинга в «Энроне» создается «Газовый Банк» (Gas Bank) — программа, позволяющая потребителям природного газа фиксировать долгосрочные поставки по заранее оговоренным ценам. Узнаете, откуда ветер дует? Правильно. Перед нами тонкая вариация на тему торговли фьючерсными контрактами. Правда, называется это другим именем. Но это еще один фирменный знак «Энрона»: в компании бесчисленное количество финансовых схем, бухгалтерских проводок и трейдинговых операций назывались не своими именами, а иначе. Например, за три года существования скандального сателлита Chewco [5] «Энрон» неоднократно переводил туда деньги, которые по своей сути являлись чистой воды материальной компенсацией задействованных в схему физических лиц (в первую очередь, Майкла Коппера).

Скажем, в декабре 1998 года на счет Chewco поступил платеж от «Энрона» на сумму в 400 тысяч долларов. Как указано в расследовании, проведенном под эгидой Уильяма Пауэрса, «Совершенно не ясно, какие законные основания были у этих компенсаций, как определялся размер платежей, и что вообще такого сделали Коппер и Chewco, чтобы заслужить эти деньги». Короче, знаете, как назывались эти 400 тысяч долларов в различных документах отчетности? Представьте себе, что в разных местах они звучали по-разному: то restructuringfee(платеж по реструктуризации), то amendment fee (коррегирующая плата), а то вообще nuisancefee(ошибочная выплата). И в самом деле, нельзя же назвать эту транзакцию собственным именем — откат? Или вот другой случай из того же эпоса с Chewco: под завязку «Энрон» решает избавиться от Chewco и выкупить его долю. В марте 2001 года было подписано Соглашение о Приобретении доли Chewco на общую сумму 35 миллионов долларов, которые состояли из:

• 3 миллионов долларов компенсации Chewcoживыми деньгами;
• 5,7 миллиона долларов «на покрытие требуемых платежей, полагающихся «Энрону»;
• 26,3 миллиона долларов на покрытие кредитных обязательств Chewcoперед инвестиционным партнерством JEDI.

Тут все понятно, кроме «требуемых платежей» (required payments) на сумму в 5,7 миллиона. Знаете, как называется этот платеж в самом Соглашении о Приобретении? Breakage Costs — расходами в связи с упразднением партнерских отношений! Здесь даже вежливый сверх всякой разумной меры Пауэрс потерял терпение и указал в сноске: «Существуют доказательства, что это расплывчатое определение платежа (breakagecosts) было использовано для того, чтобы отвлечь внимание «Андерсена» [6], который проводил аудит этой сделки». Далее Пауэрс делает две замечательные ремарки: «Поскольку «Андерсен» не позволил нам просмотреть документацию от 2001 года либо побеседовать с его служащими по данному вопросу, мы не знаем, в чем заключалась аудиторская проверка». И далее: «В отчетности «Энрона» указано, что по сделке с выкупом доли Chewcoаудиторской фирме «Андерсен» было выплачено 25 тысяч долларов».

Так что, как хотите, так и понимайте эти «требуемые платежи» и «расходы в связи с упразднением». Ясность полная лишь с «Андерсеном»: дали 25 штук и можете называть Левиафаном хоть козла, хоть антилопу.

Итак, смещение акцентов в «Энроне» в сторону финансового трейдинга началось с «Газового Банка». Следующим шагом Скиллинга стало активное финансирование сторонних нефтяных и газовых разработчиков. Тем самым «Энрон» подтвердил серьезность своих намерений не просто пощипать травку на новом сочном пастбище, но создать многопрофильную структуру для замкнутого трейдингового цикла: с одной стороны, «Энрон» создавал площадку для торговли финансовыми инструментами, а также самостоятельно эти новые инструменты формировал (все те же фиксированные долгосрочные поставки газа), с другой — завязывал на себя (с помощью программ финансирования) потенциальных поставщиков сырья, а также будущих участников самих трейдинговых операций. Третье направление деятельности «Энрона» на этом пути — активное привлечение институциональных инвесторов (в первую очередь пенсионные фонды) в трейдинговые операции и совместные энергетические проекты. И все это на фоне энергичного лоббирования дерегуляции.

Хочу завершить психологический портрет Скиллинга одним, на первый взгляд, малозначительным эпизодом. Вот небольшая цитата из восторженной статьи, опубликованной в журнале «Worth» в самом начале 2001 года: «Каждое утро «Энрон» транслирует корпоративные новости по высокочастотным мониторам, вмонтированным прямо в стены лифтов. На днях 47-летний генеральный директор попросил своих подчиненных проголосовать на корпоративном веб-сайте по одному чрезвычайно важному делу: стоит ему сбрить бороду или нет? Такая находка в стиле Уэйна [7] символична для понимания механизма принятия решений в «Энроне». Так же как и Уэйн, который интересовался мнением своих телезрителей по поводу рок-групп и прочих бытовых тем, Скиллинг привлекает рядовых сотрудников к решению текущих проблем. Кстати по поводу лица: три четверти проголосовало за сохранение бороды. И так же, как и Уэйн, последнее слово в шоу остается за Скиллингом: бороду он все-таки сбрил».

Удивляет какая-то неизбывная атрофия души всех задействованных персонажей: и гомерически тупого журналиста (Рандэлл Лэйн, если кому-то интересно), и безнадежно ослепленных рядовых сотрудников «Энрона», и дьявольского Скиллинга, смакующего тонкие формы унижения и издевательства над подчиненными ему людьми. Если при этом все усматривают в откровенно пародийном голосовании модель принятия корпоративных решений, то остается печально вздохнуть: «О, батенька, как у вас тут все запущено!» И поставить диагноз: «Новый штамм на тему контаминации Америки и Америцы в сознании обитателей зазеркального мира».

Глава 5. Инкуб и Асмодей

«Инкуб — бес в обличье мужчины, соблазняющий спящих».

У. Эко. Глоссарий к «Имени розы»

«Действительный же демон блуда и князь инкубата и суккубата называется Asmodeus (Асмодей), а в переводе — «носитель суда».

Я. Шпренгер, Г. Крамер. Молот ведьм

Скиллинг не один пришел в «Энрон». Он нашел Эндрю Фастова. И как отмечают дотошные журналисты, не просто «нашел», а «hand-picked» — извлек путем тщательного «ручного» отбора. Этот отбор имел самые трагические последствия для «Энрона»: все, что случилось потом с компанией, — дело рук Фастова. Так ли это на самом деле? Пожалуй, рискну сделать крамольное предположение [8] : Фастов сыграл в деле уничтожения «Энрона» всего лишь роль мелкого беса-инкуба, тогда как подлинный Асмодей — Скиллинг. Почему-то от летописцев «Энрона» ускользает постоянный рефрен, которым Фастов сопровождал все свои финансовые удары: «Скиллинг уже в курсе и одобрил». Тем самым Энди сразу же ставил себя в роль послушного исполнителя. Соблюдал иерархию, так сказать. С другой стороны, подставлять ничего не подозревающего руководителя — старый и хорошо изученный прием производственных жуликов средней руки. Но Энди Фастов — не жулик средней руки, он — юный финансовый гений, явленный миру. К тому же нет ни малейшего сомнения, что сами финансовые схемы и махинации рождались именно в голове Фастова. Скиллингу просто не хватило бы ума придумать такое (то самое, что журнал CFO восторженно окрестил «новаторскими финансовыми техниками»). Правда, Скиллингу хватило ума дергать за ниточки, стоя за кулисами, причем так искусно, что сегодня все камни сыпятся в основном на Фастова.

Только не подумайте, что Энди Фастов — эдакий беззащитный чудак не от мира сего, для которого чистота научного эксперимента важнее материальных вознаграждений. В компании за ним прочно закрепилась репутация высокомерного хама: «Он был страшно агрессивен, — рассказывает Джефф Шанкман, бывший исполнительный директор подразделения Enron Global Markets. — Энди был самым агрессивным человеком в компании. Я, кажется, уже сказал, что он был агрессивным?»

Вспоминает Даг Атнип, хьюстонский адвокат: «Метод работы Энди — превращать жизнь людей в ад до тех пор, пока он не получал от них то, что ему было нужно. Он постоянно делал неуместные и издевательские замечания в адрес всей группы сотрудников по поводу их неумения работать». Часто Фастов выходил из себя и принимался кричать и стучать кулаками по столу. «Но вы же должны понимать, что в «Энроне» была такая корпоративная культура, а Энди просто ее воплощал», — заключает Атнип.

Позволю себе не согласиться с последним утверждением: в «Энроне» никогда не было такой культуры до появления Скиллинга и Фастова (это при ком? Уж не при ласковом ли дедушке Лее?) Так что именно этим персонажам хьюстонская корпорация обязана атмосфере истерии, которая так и не выветрилась уже до самого последнего вздоха.

Справедливости ради скажем, что хамил Фастов исключительно на работе. В быту это был тихий семейный паренек, чередующий преподавание в ханукальной школе с кружечкой пива, раздавленной в компании соседей. Как умилялась соседка Фастова по роскошному пригороду Саутхэмптон Плэйс: «Он — очень и очень милый молодой человек».

Не стоит все же удивляться мнимому раздвоению личности Фастова: Энди всегда умел сочетать несочетаемое, недаром в его биографии видное место занимает служба в качестве финансового председателя хьюстонского музея Холокоста. Кстати, наверняка именно там Фастов впервые и познакомился с Кеннетом Леем: гендиректор «Энрона» и его супруга Линда прославились в округе энергичной и щедрой поддержкой этого мемориального комплекса.

Энди родился в Вашингтоне и вырос в Нью-Джерси. Окончил университет Тафтса по специальностям «экономика» и «китайский язык», затем получил магистерское звание управленца в Школе менеджмента Келлогг при Северо-западном университете. Забавно, что дотошные журналисты «Houston Chronicle» не поленились проштудировать сайт учебного заведения, где вывешен список известных выпускников, но Фастова в нем не оказалось. Наверное, школа просто стесняется Энди. Или не держит за знаменитость.

А если честно, то журналисты любят Фастова. Неустанно восхищаются его эрудицией, передают из газеты в газету знаковые байки на тему всесторонней одаренности финдиректора «Энрона». Чего стоит история про то, как в 1997 году мимо пролетала комета Хейл-Боппа, а неутомимый Фастов отправил письмо в Европейскую Южную Обсерваторию с наездом по поводу видимых искажений в хвосте астрономического тела (мол, рассчитали одно, а получилось другое). И зачем, спрашивается, отправил письмо? «Наверное, чтобы все знали, какой он умный», — позлорадствует скептик. «Потому что искренне переживал нестыковку теории с практикой», — посочувствует оптимист.

Как только началось расследование дела «Энрона», Фастов, засвеченный по полной программе, тут же стал для обывателя козлом отпущения, а вся могучая братия средств массовой информации включилась в яростную кампанию по отбеливанию Энди. 11 декабря 2001 года Комитет по Энергетике и Торговле, проводивший расследование банкротства «Энрона», пригласил Фастова на заседание, а тот взял, да и не явился. И тут же по стране пронесся слух: бывший финдиректор «Энрона» бежал в Израиль! Основанием для такого предположения послужила информация от источника, близкого к «Энрону», о том, что Фастов в срочном порядке приобрел авиабилеты. Ну и, конечно, обильная история прецедентов.

Дело принимало серьезный оборот, поэтому адвокат Фастова Крэг Шмайзер немедленно задействовал самую что ни на есть «тяжелую артиллерию» — бронебойную карту антисемитизма: «Он тут… и вовсе никуда не уезжал. Вчера Энди преподавал ханукальный урок, а затем заглянул в мой офис. Конечно, он пытается свести появления на публике до минимума — ему же постоянно поступают угрозы физической расправы. Его семья подвергается антисемитским оскорблениям. Как вы понимаете, все это не способствует желанию попадаться чаще на глаза, чем он это делает». И снова перед нами вместо одного человека — два, даже и не знаешь, что думать: то ли богобоязненный затюканный семьянин, то ли наглый инкуб, лишивший полстраны пенсионного обеспечения [9].

Но вернемся к истокам. Перед тем как оказаться в «Энроне», Фастов работал в чикагском Континентальном банке, причем дослужился до должности старшего управляющего в отделе секьюритизации активов (Asset Securitization Group). Запомни, читатель, это волшебное слово — секьюритизация! Впоследствии Фастов неоднократно задействовал свою любимую игрушку в «Энроне», так что нам предстоит еще неоднократно разбираться, с чем едят эту штучку.

Энди Фастова протолкнула в «Энрон» его супруга (и в дальнейшем — активная соратница по гешефтам) Лия Вайнгартен, которая работала в компании на различных финансовых должностях, пока не уволилась в 1997 году в ранге помощницы казначея. Впрочем, должность Лии для трудоустройства Энди мало что значила: главное — семья Вайнгартенов обладала огромным влиянием в Хьюстоне и далеко простирающимися связями. Знакомая история — впрочем, все, как и везде.

Очутившись в «Энроне», Энди принялся завораживать Скиллинга и его окружение своим умением «строить схемы»: талант пришелся ко двору, и в возрасте двадцати восьми лет Фастов — уже директор отдела по работе с клиентами (Account Director) в подразделении Enron Capital & Trade Resources Corp. (ECT). Ну а дальше его карьера развивалась вовсе умопомрачительно:

1990–1993: директор отдела по работе с клиентами, ECT;

1993–1995: вице-президент, ECT;

1995–1997: генеральный менеджер, ECT;

1997–1998: старший вице-президент, Enron Corp. (головная компания «Энрон»);

1998–1999: старший вице-президент и финансовый директор, Enron Corp.;

1999–октябрь 2001: исполнительный вице-президент и финансовый директор, Enron Corp.

Если ты, читатель, разбираешься в корпоративной механике, то ответ на вопрос «Возможно ли такое восхождение за такой срок?!» появится в голове молниеносно: «Нет!» А вот Энди удалось. И правильная постановка вопроса («Возможно ли такое восхождение при совершенно определенном влиянии со стороны?») все сразу ставит на свои места.

В любом случае назначение Фастова в ECT было правильным, поскольку это подразделение «Энрона» как раз и занималось всем спектром трейдинговых операций: финансовые услуги производителям и конечным потребителям энергетического сырья, форвардные контракты, своп-соглашения и управление рисками. Именно здесь Энди оказался в своей профессиональной тарелке.

Итак, получив зеленый свет от Скиллинга при благожелательно-умильном одобрении дедушки Лея, Энди Фастов впился в пропахшее газом тело «Энрона» и с головой ушел в реализацию главной идеи фикс своей жизни: быль сделать сказкой. Иными словами, превращать материальные активы в ценные бумаги. Эта программа развивалась в двух направлениях: «Энрон» стал распродавать непрофильные активы и одновременно создавать сложные финансовые инструменты, чтобы затем торговать ими наравне с живым газом и электроэнергией.

И все же не стоит кривить душой: программа Фастова в тот момент идеально соответствовала потребностям «Энрона», который изнывал от текущих долговых обязательств и нуждался в неиссякаемом потоке наличности для выплаты процентов. А продажи активов и новых биржевых инструментов, безусловно, считались первостатейными источниками такой наличности. Скиллинг был горд за своего протеже: «Нам был нужен кто-то, кто мог переосмыслить финансовую структуру «Энрона» с головы до ног. Причем, этот человек не должен принадлежать прошлому — ведь вчерашней промышленности больше не существует. У Энди есть ум и молодецкая удаль для нового мышления»,  — заявил он в одном из интервью.

Самое время разобраться с вопросом: «Откуда же взялись эти долговые обязательства «Энрона»? Оказывается, от дурной наследственности. Уж очень не повезло ему с родителями. Мы помним, что папу звали Inter North, а маму Houston Natural Gas (председателем правления которой и был Кеннет Лей). С мамой все было в порядке: «Когда Лей пришел в HNG (в 1984 году — С.Г.), она уже была одной из самых успешных в Хьюстоне, членом Нью-Йоркской фондовой биржи с большими запасами газа и политическими связями»,  — вспоминает Камерон Пэйн, бывший казначей компании Gulf Oil. Подкачал как раз папа, Inter North. Дело было так.

Когда Inter North слился  с компанией Кеннета Лея (вернее — поглотил), это явилось актом корпоративной камасутры, но уж никак не проявлением чистой любви. По большому счету не было даже и камасутры, а так просто — с перепугу! Незадолго до этого миннеапольский магнат Ирвин Джекобс положил глаз на Inter North и одним махом скупил крупный пакет его акций. Как правило, такой поступок становился первым шагом на пути к насильственному поглощению. И Inter North струхнул не на шутку. В самом деле, для кондовых производственников-газовиков такой расклад не сулил ничего хорошего: если у кого-то есть сомнения на этот счет, то стоит пересмотреть культовый фильм «Уолл-стрит». Помните бессердечного биржевого спекулянта Гекко (в исполнении Майкла Дугласа) и то, как он надругался над добропорядочной авиакомпанией? Ну точь-в-точь история про Inter North и Джекобс. Вернее, так мерещилось Inter North, но об этом чуточку позже.

Короче говоря, у Inter North сперло дыхание, он ринулся на судорожные поиски так называемого «белого рыцаря» — дружественной компании-избавительницы — и вышел на Houston Natural Gas: как-никак те были из своих, из газовиков. Одна из популярных тактик противоборства насильственному поглощению — подсунуть обидчику «отравленную пилюлю», то есть перегрузить собственную компанию долговыми обязательствами до такой степени, чтобы сделать поглощение непривлекательным. Так и поступил Inter North: на переговорах с Кеннетем Леем соглашался на все условия, не торговался и очень торопился. Как потом издевался Ирвин Джекобс, потирая руки: «Если только люди во что-нибудь поверят, то в конце концов дотянутся до звезд». В итоге за слияние с HNG Inter North отстегнул 2,3 миллиарда долларов — огромную премию сверх того, что стоила HNG на тот момент. Да и Кенни Лей не продешевил в личном плане: став во главе новорожденного «Энрона», он выбил себе такую зарплату, что через год занял пятое место в рейтинге самых высокооплачиваемых генеральных директоров Америки.

Совокупность испуганных телодвижений Inter North привела к тому, что на плечи ребенка «Энрона» легли долговые обязательства в размере 5 миллиардов долларов (!), а по этим обязательствам набегало 50 миллионов долларов процентов ежемесячно!

Теперь самое смешное (или грустное, если призадуматься): Ирвин Джекобс никогда не собирался поглощать Inter North! Джекобс просто гениально рассчитал всю партию наперед и умышленно создал видимость насильственного поглощения, справедливо полагая, что InterNorthсо страху наделает глупостей и объединится с кем-нибудь, переплатив втридорога. Зачем это было нужно Джекобсу? А затем, что после слияния Inter Northи HNG у него автоматически образовался солидный пакет акций «Энрона», распухший сверх меры в результате искусственного завышения стоимости акций новорожденного. Так что «Энрону» пришлось отсылать Джекобсу «зеленое письмо» — заплатить 240 миллионов долларов сверх текущей котировки своих акций, лишь бы выкупить его пакет. Блестящая двухходовка со стороны биржевой акулы и бездарное расточительство газовиков.

Но и это еще не все: для того чтобы рассчитаться с Джекобсом, были позаимствованы 230 миллионов долларов из пенсионного фонда сотрудников компании! В этом фонде образовался излишек сверх обязательного федерального минимума — вот его-то и пустили в дело. Глядя на то, как 16 лет спустя «Энрон» кинул и остальные пенсионные фонды Америки, начинаешь понимать, что речь идет не о своеволии Энди Фастова, а о дурной наследственности компании в целом.

Как бы там ни было, с самого первого дня своего существования «Энрон» отчаянно боролся с унаследованным долгом, распродавал активы и вступал в рискованные скорострельные сделки. На эту самую амбразуру и бросили Фастова. И правильно сделали, потому что ему это чертовски нравилось. Еще бы: ведь живые активы — не та священная корова, которой поклонялись Энди и его покровитель Скиллинг. Их влекла виртуальная Америца, или, попросту говоря, приоритет отдавался рыночной капитализации, а не материальным активам.

«Когда я пришел в 1990 году, капитализация «Энрона» составляла три с половиной миллиарда долларов. Сегодня (в октябре 1999 года — С.Г.) у нас около 35 миллиардов и это почти без дополнительной эмиссии. Мы дали прибыль нашим инвесторам, нарастили баланс, удержали стабильный рейтинг агентств и добились низкой себестоимости капитала», — хвастался Энди в интервью журналу CFO, назвавшего его лучшим финансовым директором года (The Finestin Finance в категории «структуризация капитала», Capital Structure Management).

Навострил меня бес проверить годовой баланс «Энрона» за 1990 и 1999 годы по двум названным позициям — капитализации и эмиссии:

Получилось весело: ни одна цифра, названная звездным финдиректором «Энрона», не соответствует действительности: капитализация компании в 1990 году не 3,5 миллиарда долларов, а почти 5, в 1999-м, мягко говоря, не 35 миллиардов, а 21, и если рост эмиссии с двухсот до семисот миллионов акций (в три с половиной раза!) — это «почти без эмиссии», то как должна выглядеть настоящая эмиссия?

Все бы можно было списать на простительную контаминацию (ну, забыл человек, с кем не случается?), да уж больно тенденция бьет в глаза: в 1990 цифра занижена, а в 1999 — наоборот, завышена. Потом подумал: ну не может финансовый директор крупнейшей корпорации не знать своих цифр! Что-то тут не так. Пересмотрел баланс еще раз, перечитал интервью и неожиданно понял: Энди Фастов просто передернул! Вот смотрите: когда он говорит о 1990 годе, то четко называет строку баланса — market capitalization (рыночная капитализация), а в следующей фразе употребляет расплывчатый оборот «todaywe’rearound$35 billion». Что это за такое «сегодня у нас есть»? А вот что: во всем балансе за 1999 год есть только одна цифра, которую хоть как-то можно принять за 35 миллиардов — это общая сумма активов компании (total assets), которая составляла 33,38 миллиарда долларов! Где 33, там и 35, все-таки не 21. И самое замечательное, что «сумма активов» соответствует общей стоимости имущества, а, значит, запросто может подходить под фразу «сегодня у нас есть».

Да, высший пилотаж, ничего не скажешь: сперва называется одна статья отчетности, потом — совершенно другая, но делается это так, что комар носа не подточит. Вот оно — тонкое мастерство Geschaftsmachen. Такому не научишься в университете Тафтса и школе менеджмента, это — природный талант. От бога.

Но самое главное, Энди Фастов замечательно угадал, что нормальные люди ничего сверять и считать не будут, а от интервью у них останется лишь светлое чувство уверенности в завтрашнем дне и благодарности за неустанную заботу менеджмента о рядовых тружениках биржевого труда — малых инвесторах «Энрона». Именно интервью Фастова и рожденное им «светлое чувство» вошли в историю реальной Америки, а скучные цифры годового отчета — это скучная иллюзия Америцы.

Я не оговорился? Ничего не перепутал? В том-то и дело, что нет! Перед нами — основная претензия современного мифотворчества: подменить реальность фантазией, а действительное — желаемым. Тем самым иллюзорная по своей природе Америца одним прекрасным утром проснулась с реальностью, а реальная Америка оказалась отодвинутой на задворки общественного сознания.

Глава 6. Первый «Кактус»

«Камни, пески, кристаллы, кактусы — все это вечно и вместе с тем эфемерно, нереально и оторвано от своих субстанций».

Ж. Бодрийяр. Америка

Мы подошли к переломному моменту в истории «Энрона»: в 1991 году Эндрю Фастов впервые опробовал смелую финансовую схему, которая впоследствии стала главным инструментом виртуализации отчетности.

Конечно, Фастов ничего революционного не изобрел, а лишь позаимствовал идею у других мастеров гешефта. Как бы там ни было, благодаря этому заимствованию у нас сегодня появилась возможность покопаться в деталях сделок того периода: дело в том, что некий нью-йоркский схемотехник Бернард Глатцер подал в свое время в суд на банкиров «Энрона», обвинив их в воровстве его бизнес-модели. И хотя в 1997 году Глатцер дело проиграл [10], Энди Фастова вызывали для дачи свидетельских показаний, откуда общественность и узнала подробности.

Надо сказать, что у «Энрона» постоянно возникали проблемы с авторским правом: какую сделку ни возьмешь, оказывается, и она была позаимствована на стороне. Скажем, тот же «Газовый Банк», авторство которого приписывается Джефу Скиллингу. На самом деле идея и разработка проекта принадлежали Джеральду Беннетту, руководителю отдела газопроводов «Энрона». В 1989 году Скиллинг (тогда еще консультант компании McKincey & Co) пришел к Беннетту, внимательно его выслушал, а затем изложил идею «Газового Банка» руководству «Энрона». В результате Ричард Киндер, президент «Энрона», пригласил Скиллинга на постоянную работу в компанию.

Джеральд Беннетт как никто другой знал, что для бесперебойной работы газопроводов «Энрона» принципиально важно, чтобы у основных потребителей — коммунальных хозяйств — были долгосрочные соглашения с производителями о поставках газа по фиксированным ценам. Однако производители вовсе не были заинтересованы в долгосрочных контрактах, поскольку цены на газ менялись чуть ли не каждый день, и стандартный договор редко превышал 30 дней.

«Почему бы «Энрону» самому не создать газовые резервы и не заключить долгосрочные соглашения с потребителями напрямую?» — такова была идея Беннетта, подхваченная и с энтузиазмом воплощенная Скиллингом в «Газовом Банке». Но для этого сначала требовалось приобрести газ у поставщиков, а те не очень-то спешили играть в песочнице техасского парвеню.

И тогда корпоративный гений «Энрона» породил вариацию на тему бессмертного «утром — деньги, вечером — стулья». Дело в том, что поставщики энергосырья постоянно испытывали недостаток в наличности, и «Энрон» решил: «Мы их заочно профинансируем, а за это впоследствии получим часть их газовых резервов в оговоренные сроки!»

Поскольку деньги выплачивались вперед, «Энрон» заранее знал цены, по которым он получит газ от поставщиков, независимо от капризной рыночной конъюнктуры и показателей выработки производителей. Теперь можно было делать наценку и с выгодой для себя заключать долгосрочные соглашения с коммунальными хозяйствами.

Оставалось дело за малым — найти деньги для финансирования этих самых производителей. Первое, что приходит в голову: взять кредит в банке. Второе: раскошелиться и заплатить из собственного кармана. К сожалению, оба варианта не подходили, поскольку и в том и в другом случае приходилось вешать на баланс задолженность (кредиторскую — в случае с банком, или дебиторскую — если производителей газа профинансирует сам «Энрон»), а баланс «Энрона» и так лопался от долговых обязательств. По признанию самого Фастова: «Если компания, подобная «Энрону», показывает слишком большие долговые обязательства в своем балансе, агентства понизят кредитный рейтинг «Энрона».

В этом кредитном рейтинге — ключ к пониманию всей истории «Энрона», как ее взлета, так и сокрушительного падения. Поэтому уместно потратить несколько минут и познакомиться поближе с этим объектом почитания, поклонения, вожделения и максимального напряжения корпоративных сил Америки.

Кредитный рейтинг присваивается долговым обязательствам компаний для того, чтобы дать рядовому инвестору общее представление о степени риска при вложении в эти бумаги. В качестве недосягаемого идеала берется долг правительства США и его федеральных структур, поскольку все свято верят в невозможность банкротства Дядюшки Сэма. По большому счету, так оно и есть, потому что Дядюшка Сэм самостоятельно печатает деньги, и сомневаться в том, что он расплатится по долгам, не приходится: допечатает и отсчитает. Впрочем, до столь заурядного по российским меркам расклада еще никогда не доходило: правительство США всегда исправно платило по долгам. Другое дело, что происходит это за счет выпуска новых долговых обязательств, но это уже особый разговор.

Рейтинг присваивают специальные агентства. Самых известных — два: Standard & Poor’s и Moody’s:

Рейтинги от трех А до трех В считаются инвестиционным классом (investment grade), а ниже — рискованным капиталовложением (speculative).

Снижение рейтинга почтенной компании — всегда большое горе, особенно если эта компания оперирует на сырьевом рынке, где приходится постоянно брать взаймы и давать в долг. Ведь чем выше рейтинг, тем ниже процентная ставка по обязательствам. Теперь понятно, почему «Энрон» так щепетильно относился к вопросу поддержания своего рейтинга инвестиционного класса и всячески избегал лишних кредитов.

Итак, «Энрон» ломал голову над тем, где взять денег для финансирования производителей газа, да так, чтобы при этом не испортить себе кредитный рейтинг. Вот тут-то «whizkid» [11] Энди Фастов и вспомнил свое любимое слово — секьюритизация! С тех пор — с 1991 года — эта штука уже ни на миг не исчезала из лексикона «Энрона», поэтому, хочется нам или нет, придется скрепя сердце в ней разобраться.

Если спросить ответственного банковского работника, что такое секьюритизация, то он преисполнится чувством собственного достоинства и, скорее всего, ничего не ответит: все равно, мол, не поймете! И будет отчасти прав, потому что секьюритизиция сегодня — это такая модная священная корова, затянутая дымкой таинственности и подпускающая к себе исключительно посвященных жриц-доярок. Однако, как заметил один из крупнейших экспертов в этой области Тим Николл: «Непосвященным секьюритизация представляется страшно запутанным делом. Но, узнав об основных принципах ее действия, большинство клиентов начинают удивляться — из-за чего вышел весь сыр-бор?»

Поскольку мы не работаем в банке, то и разбираться с секьюритизацией будем без должного пиетета. Итак, секьюритизация — это чрезвычайно эффективный способ получить финансирование под любую дебиторскую задолженность. Для читателей, далеких от бухгалтерских весей, поясню, что дебиторская задолженность — это, попросту говоря, предстоящие денежные поступления. Таковыми могут быть деньги за аренду домов, машин, предоставленного займа, использование кредитных карт, эксплуатацию свечного заводика, наконец, продажу газовых резервов, как в случае с «Энроном».

Таким образом, секьюритизация — это альтернатива банковскому кредиту, когда либо нет желания его брать, либо банк сам не дает. В последнем случае секьюритизация получает особую привлекательность в условиях российской действительности.

Теперь механика процесса.

1. Компания, задумавшая получить финансирование путем секьюритизации (она называется originator — создатель), аккумулирует активы, которые будут в дальнейшем обеспечивать денежные поступления, в один большой портфель и затем продает этот портфель третьему лицу [12]. Обратите внимание, именно продает, а не передает в наем или временное пользование. Это очень важное условие, которое называется bankruptcyremotetransfer — нейтрализация фактора банкротства. В самом деле, после продажи активов целевой компании их судьба больше не зависит от судьбы создателя: даже если он полностью разорится, выведенные активы останутся в целости и сохранности.
2. С этого момента главным действующим лицом, держателем портфеля активов, выступает уже третье лицо, которое называется — Special Purpose Entity (SPE), целевой компанией [13]. Целевая компания создается специально под данный проект, на то она и целевая. Поскольку активы целевой компании не подарили за красивые глаза, то за них следует расплатиться с создателем. А денег, как вы понимаете, у SPE нет. Поэтому она подготавливает эмиссию собственных ценных бумаг — обычно это долговые обязательства различного типа облигаций или векселей, обеспеченных — правильно!  — предстоящими денежными поступлениями от купленных у создателя активов.
3. Следующий — наверное, самый важный — этап секьюритизации: получение кредитного рейтинга для новых ценных бумаг. Очевидно, что если высокий рейтинг не будет обеспечен, то никто покупать долговые обязательства целевой компании не будет, и вся схема обрушится, не дожив до победного конца.
4. Итак, достойный кредитный рейтинг получен, и долговые обязательства SPE попадают на рынок ценных бумаг, где их приобретают, как правило, рядовые инвесторы. В зависимости от того, как целевая компания увязывает денежные поступления от активов с тем, что она наобещала инвесторам по своим долговым обязательствам, эти обязательства делятся на транзитные [14] и платежные [15] сертификаты. В первом случае выплаты по долгам напрямую увязаны с денежными поступлениями от активов и целевая компания выполняет роль простого координатора потоков. Во втором целевая компания проявляет творческую смекалку: собирает поступления от активов и реинвестирует их в какой-нибудь еще проект или другие бумаги, так что расплачивается она с инвесторами уже доходами с этих новых сделок.
5. Заключительный победный аккорд: выручку от продажи своих ценных бумаг целевая компания передает создателю и тем самым расплачивается за проданные активы. Тут, думаю, уместно заметить, что с самого начала создатель не терял контроля над активами: хоть он и продал их в подставную (будем называть вещи своими именами) целевую компанию, однако тут же получил субконтракт от этой целевой компании на управление активами. А вы разве сомневались?

Нагляднее всего представить секьюритизацию в виде простенькой диаграммы:

Остаются два нерешенных вопроса: что привлекательного находят в секьюритизации инвесторы, которые покупают долговые обязательства целевой компании? И — зачем вся эта кутерьма понадобилась компании-создателю?

С инвесторами все просто: во-первых, они покупают облигации с чистым сердцем, поскольку точно знают, какими активами эти ценные бумаги обеспечены. Ведь создатель со всеми своими долгами, проблемами, сторонними обязательствами и прочей головной болью с самого начала был выведен за скобки, когда продал активы целевой компании! А у самой SPE вообще все лежит на поверхности: никаких боковых сделок, левых гешефтов, ничего, кроме известных активов. Но, самое главное: облигации целевой компании получили хороший кредитный рейтинг, так что можно смело вкладывать деньги в такую прозрачную схему. Наконец, последнее: обычно долговые обязательства целевых компаний оформляются по всем правилам модного сегодня «структурированного финансирования». А это означает, что ценные бумаги делятся на категории, исходя из принципа: «Чем выше риск, тем выше доходность». Поэтому выпускаются секьюритизированные сертификаты старшей, средней и младшей категории [16], а также облигации с фиксированной и плавающей процентной ставкой. Тем самым, инвестор может подобрать такую ценную бумагу, которая наилучшим образом подходит ему по темпераменту, терпимости риска и т.п.

Впрочем, все это, конечно, от лукавого и безрисковость секьюритизации — такая же иллюзия, как и все остальное на фондовом рынке. Более того, иллюзия эта вдвойне опасна, поскольку прячется именно за уверениями (и всеобщей убежденностью) в особой надежности сделок такого типа. Конечно, специалисты прекрасно обо всем осведомлены, поэтому в кулуарах по большой дружбе расскажут вам о десяти доказательствах того, что «Титаник» был образцом секьюритизации:

1. когда все начиналось, никому и в голову не могло прийти, что у корабля есть слабые стороны;
2. несмотря на все заверения в абсолютной непотопляемости «Титаник» пошел ко дну очень быстро;
3. спастись удалось лишь горстке самых богатых пассажиров;
4. конструкция корабля казалась бронебойной;
5. никто даже не догадывался, в чем заключался риск круиза;
6. катастрофа случилась ночью, когда в Лондоне все спали;
7. не нашлось ни одного человека, который следил бы за возможной опасностью;
8. было потрачено много сил на то, чтобы вытащить «Титаник» из воды;
9. те, кому все-таки удалось заработать денег, не имели к первоначальной сделке никакого отношения;
10. несмотря на катастрофу все по-прежнему продолжают плавать на кораблях.

Привлекательность секьюритизации для создателя, на первый взгляд, не столь очевидна. Но только на первый взгляд. И лишь до тех пор, пока мы не сделаем одно маленькое предположение: а что если активы, которые в самом начале создатель продал целевой компании, ему не принадлежали? Он лишь собирался их приобрести, да вот денег не хватило? А ведь именно так и обстоят дела в большинстве примеров секьюритизации! Предположим, вы хотите купить машину, чтобы заняться на ней частным извозом. И, как водится, денег на машину у вас нет. Тут-то на помощь и приходит секьюритизация: вы пишете долговые расписки примерно такого содержания: «Я обязуюсь ежемесячно выплачивать 10 долларов в течение трех лет, а по окончании этого срока вернуть саму одолженную сумму» и продаете их своим друзьям и знакомым по 1000 долларов за штуку. Причем знакомые, думаю, долго колебаться не будут, поскольку знают вас как работящего человека и имеют все основания предполагать, что на извозе вы легко заработаете требуемую сумму. Да к тому же и условия сделки хороши: 12% годовых. На вырученные средства вы приобретаете машину без всякого там банковского кредита, для которого наверняка потребуют залог в виде самой машины, дома или жены.

Точно такая же ситуация сложилась у «Энрона»: на начальном этапе у него не было ни денег для финансирования поставщиков газа, ни самих газовых резервов (которые, как вы помните, предоставлялись «Энрону» не до, а после финансирования). Получалось, что схема секьюритизации просто напрашивалась сама собой. И за дело взялся Энди Фастов.

Первый блин вышел комом. Проект, над которым Фастов работал совместно с рядом уолл-стритовских фирм, получил название «Кактус I» (Cactus I). Это была девственно-чистая, прямо-таки ученическая секьютризационная схема: газовые резервы сливались в единый пул, передавались в целевую компанию (тот самый «Кактус I»), затем производилась эмиссия долговых обязательств, и они продавались широкой общественности.

Поскольку широкая общественность — это рядовые инвесторы, то с особой остротой встал вопрос о получении высокого кредитного рейтинга для облигаций «Кактуса». А вот с этим как раз не заладилось, потому что секьюритизационные активы — те самые газовые резервы — пока что принадлежали не «Энрону», а различным газовым производителям, и у каждого из них прятался свой скелет в шкафу: долги, модернизация производства, проблемы с менеджментом и так далее, что принципиально осложняло анализ портфеля активов «Кактуса» рейтинговым агентством. В этом, кстати, еще одна специфическая особенность секьюритизации: как мы знаем, сама компания-создатель устраняется после передачи активов в SPE, если же активы принадлежат не создателю, а третьим лицам (то есть не «Энрону», а газовым производителям), то все риски автоматически переносятся именно на этих третьих лиц, от состояния которых теперь и зависит кредитный рейтинг ценных бумаг целевой компании.

Но дело не только в том, что отсутствие высокого кредитного рейтинга отпугивало от ценных бумаг «Кактуса» рядовых инвесторов. В конце концов, их можно было увлечь высокими процентными ставками по облигациям. Вот только при этих высоких ставках вся сделка теряла всякую привлекательность для «Энрона», так как просто не давала прибыли: все поступления от реализации газовых активов уходили бы на покрытие долговых обязательств «Кактуса».

Поэтому «Кактус I» так и остался жить на бумаге, а вместо него на свет появилась уже более изощренная схема — «Кактус III» (куда делся второй «Кактус» — никто не знает).

Глава 7. Третий «Кактус»

«Так как ему чужда всякая вера, он бежит в сферу материального. Отсюда и его алчность к деньгам: здесь он ищет некоторой реальности, путем «гешефта» он хочет убедиться в наличности чего-то существующего. «Заработанные деньги» — это единственная ценность, которую он признает как нечто действительно существующее».

Отто Вайнингер. Пол и характер

Как мы помним, первый блин — «Cactus I» — вышел комом. Все застопорилось уже на стадии получения кредитного рейтинга инвестиционного класса для долговых обязательств создаваемой целевой фирмы (этого самого «Первого Кактуса»). Ведь без высокого кредитного рейтинга делать было нечего, потому что облигации планировалось продать в «народ». А как известно, широкие инвесторские массы без рейтинга — ни шагу! Поэтому было принято решение работать кулуарно, с «индивидуальным», так сказать, подходом.

Новый ход конем Энди Фастова получил называние «Кактус III». Прорыв заключался в том, что ценные бумаги SPE (целевой компании), обеспеченные портфелем газовых резервов, предлагались не на открытом рынке, а специальному консорциуму инвесторов и банков.

Схема выглядела так:

1. Создается первая целевая компания — «Кактус III». Одна эмитирует два типа долговых обязательств: класс А с фиксированным процентом и класс В с плавающим процентом.
2. Создается вторая целевая компания (знай наших!) — чистый транзитный SPE, — который получает кредит от консорциума банков и на эти деньги покупает облигации «Кактуса III». Проценты по облигациям идут в погашение процентов по кредиту. Для тех, кто еще не сообразил: по сути, банки купили облигации «Кактуса III», но на бумаге это выглядит как чистый кредит. Зачем? Затем, что законодательно банки должны давать кредиты, а не заниматься спекуляциями с ценными бумагами.
3. Облигации класса В были напрямую проданы финансовому подразделению гиганта General Electric — General Electric Credit.
4. «Кактус III» использует полученные деньги от реализации своих ценных бумаг для закупки резервов у газовых производителей (эту схему мы рассматривали в предыдущей главе).
5. «Энрон» покупает у «Кактуса III» газ и продает его покупателям (коммунальным хозяйствам) по долгосрочным контрактам с фиксированной ценой. Как элегантно заявил Энди Фастов, скромно потупив очи: «Будем надеяться, они сумеют продать газ дороже, чем его приобрели». Обратите внимание на замечательное словцо «они», словно Энди не имеет никакого отношения к «Энрону». На самом деле это проговорка на уровне подсознания: Фастов испытывает неприязнь к реальной Америке с ее живым газом, живыми «коммуналами» и прочими приземленными атрибутами. Его стихия — виртуальная Америца, мир неуловимых финансовых схем, движения цифровых записей и невидимых состояний.
6. «Кактус III» использует деньги от продажи газа «Энрону» для погашения своих обязательств перед SPE (по бумагам класса А) и General Electric Credit (по классу В).

Думаю, легче оценить творение Фастова во всей красоте, если представить его в виде диаграммы:

Один очень важный для последующих событий момент: Энди Фастов особо подчеркивал в своих свидетельских показаниях по делу «Глатцер против банкиров «Энрона», что вся разработка секьюритизационной схемы проходила под строгим контролем и наблюдением со стороны главного аудитора «Энрона» — фирмы «Артур Андерсен». «Андерсен» дал добро, и «Кактус III» запустился в полную силу.

И в самом деле: опыт работы «Энрона» со своим первым SPE сам по себе ничем не примечателен и уж тем более не криминален. Однако именно в «Третьем Кактусе» была отработана главная схема выведения долговых обязательств из баланса компании, которая в последующие годы стала основой головокружительного успеха «Энрона». Тот факт, что блестящие показатели существовали только на бумаге, то есть на уровне бухгалтерской отчетности, дела не менял, поскольку рейтинговые агентства, кроме как с этой отчетностью, ни с чем дела и не имеют. Остальное — дело техники: высокий кредитный рейтинг, дополненный нескончаемой серией удачных PR-компаний, постоянно подпитывал интерес широкой публики к ценным бумагам «Энрона», капитализация которой росла как на дрожжах.

Однако использованием секьюритизационной схемы революция, произведенная Скиллингом и Фастовым в «Энроне», не ограничилась. Другим потрясением стала смена одного из основополагающих принципов бухгалтерии. Речь идет о процедуре, которая называется mark-to-marketaccounting, привязка к рынку.

Мы помним, что «Газовый Банк» «Энрона» располагал сырьевыми резервами (проданными в «Кактус III»), на поставку которых он заключал долгосрочные соглашения с компаниями коммунального хозяйства. Возникал вопрос: «Как учитывать прибыль по этим долгосрочным соглашениям?» Традиционная бухгалтерия требует, чтобы учет производился после того, как соглашение выполнено (то есть, будет произведена поставка газа) в каждой его части. Джеф Скиллинг предложил альтернативный способ — mark-to-market, — согласно которому, прибыль по долгосрочным контрактам проводили по балансу уже в текущем году, не дожидаясь реальных поступлений.

Лучше всего представить себе действие mark-to-marketна примере финансового трейдинга. Каждый участник биржевых торгов волен выбирать удобный для него принцип ведения бухгалтерии. Обычно все работают по старинке: пока акции не проданы и находятся в вашем портфеле, любая прибыль или убыток считаются нереализованными и потому никак не учитываются при заполнении налоговой декларации. Наиболее же продвинутые трейдеры избирают привязку к рынку. Предположим, в портфеле лежат три акции — А, В и С. Мы купили их летом текущего года по таким ценам:

А — 20 долларов,

В — 10 долларов,

С — 30 долларов.

В последний день года все три ценные бумаги по-прежнему находятся на нашем счете, и, более того, мы и не планируем с ними расставаться. На рынке 31 декабря текущие котировки акций были:

А — 18 долларов

В — 12 долларов

С — 25 долларов

Итого суммарно у нас 5 долларов нереализованных убытков. В этот момент мы и производим то, что называется «привязкой к рынку»: перерасчитываем все бумаги в портфеле по их текущей котировке так, словно продали их на самом деле. Следующим шагом показываем 5 долларов убытков по результатам года, которые и списываем из прочих налогооблагаемых доходов. Выгода налицо.

Очевидно, что если в приведенном примере задача нашего гипотетического трейдера была показать убыток, чтобы снизить налоги, то в случае «Энрона» мотив был прямо противоположным: показать дополнительную прибыль ради улучшения кредитного рейтинга.

Теперь представьте себе картину: все знают «Энрон» как компанию, несправедливо обиженную наследственным долгом (доставшимся от «папаши» — Inter North’а). И вдруг, как снег на голову, компания публикует просто фантастический квартальный отчет, в котором не то, что не осталось долгов, так еще и показана прибыль размером с Эверест! За этим отчетом следует еще один — не менее звездный. Затем еще… Причем превращение случилось мгновенно, словно по мановению волшебной палочки. Мы-то теперь знаем, что «магия» возникла в результате успешного соединения «Газового Банка», «Кактуса III», долгосрочных контрактов с потребителями газа и новой системы mark-to-market, но что меняет такое знание? Как оно может повлиять на эйфорию, которая охватила всю виртуальную Америцу, от самого захудалого банчка до первых трейдеров Нью-Йоркской фондовой биржи? Риторический вопрос!

Так родилась легенда о волшебной компании «Энрон». А Скиллинг и Фастов стали героями, чей авторитет граничил с небожителями. И только где-то глубоко-глубоко, вдали от восторженных глаз почитателей, под самым днищем тихоокеанского лайнера тикал часовой механизм бомбы, подложенной под благосостояние «Энрона» этой пресловутой «привязкой к рынку». Поскольку все доходы будущих периодов отражались в отчетности компании как уже полученные, возникала цепная реакция: чтобы поддерживать заданный темп роста, нужно было постоянно генерировать все новые и новые доходные сделки, причем не когда-то там в будущем, а в ближайшем квартале. Отсюда и пристрастие к «скорострельным» гешефтам, о котором я уже рассказывал. Тем не менее бесконечно безумная гонка продолжаться не могла, и рано или поздно должна была наступить развязка.

В 2000 году доходы, показанные в отчетности «Энрона» в результате привязки к рынку, составили больше половины всех доходов компании, а в 1999-м чистая прибыль, выкристаллизовавшаяся из той же бухгалтерской процедуры, равнялась одной трети.

Забегая вперед, скажу, что дурной пример оказался заразительным, и скоро за «Энроном» принцип «привязки к рынку» взяло на вооружение большинство крупнейших энергетических компаний Америки: American Electric Power, Duke Energy, El Paso, Entergy, Mirant, Pinnacle West Capital и Williams Corp. За что и поплатились, поскольку сразу же после крушения «Энрона» все «энергетики» оказались под микроскопом федерального расследования.

Как бы там ни было, «Третий Кактус» ознаменовал начало новой эры «Энрона» — эры существования в двух параллельных мирах: мире реальных товаров и расчетов, и мире виртуальных ценностей и отчетности. Начало было положено.

Испытав секьюритизационную схему на «Кактусе» и «Газовом Банке», «Энрон» принялся полным ходом применять ее и в остальных проектах — в первую очередь, зарубежных. Эта тенденция не осталась без внимания. Уже в следующем 1992 году аналитик рейтингового агентства Standard & Poor’s Джон Биларделло (John Bilardello) высказал опасение по поводу снежного кома долговых обязательств, которые «Энрон» вывел за пределы собственного баланса и переложил на плечи многочисленных целевых компаний и партнерств. Большая часть этого долга приходилась на строительство различных электростанций и силовых установок за пределами США. По словам Биларделло, в начале 90-х годов Standard& Poor’sбыл вынужден регулярно фиксировать за «Энроном» по 2 миллиарда новых долговых обязательств, чтобы оценивать инвестиционные риски. Эта сумма на порядок превосходила долги остальных энергетических компаний. «Со временем мы привыкли к международной стратегии «Энрона», которая заключалась в строительстве электростанций, реализации производимой энергии и итоговой перепродаже их,  — вспоминает Биларделло,  — однако были вынуждены присваивать «Энрону» самый низкий рейтинг инвестиционого класса на протяжении более десятка лет».

1992: Игра в классики

Расправившись с долгами (по крайней мере на бумаге), «Энрон» приступил к активному продвижению по трем направлениям: международная экспансия, политическое лоббирование и финансовый трейдинг. В балансе за 1992 год читаем гордое признание: «Энрон» управляет самым большим в мире портфелем бумаг с фиксированной прибылью и деривативов на контракты по поставке природного газа».

В 1992 году «Энрон» анонсировал планы масштабных совместных проектов в России, Европе и Латинской Америке. Главным же успехом явилось приобретение доли аргентинской Transportadorade Gasdel Sur — самого большого газопровода в Южной Америке, протяженностью более пяти тысяч километров. TGS обслуживал 4,3 миллиона потребителей.

«Энрон» приобрел непрямой интерес в TGS (то есть через промежуточное совместное предприятие) в газопроводе у аргентинского государства. И что характерно: уже через два года перепродал всю долю (17,5%) своему подразделению Enron Global Power & Pipelines L.L.C., зарегистрированному в Делаваре. Ну неинтересно было «Энрону» заниматься такими скучными вещами, как газопроводы и трубопроводы, что ж тут поделать? Старым кадрам, может, и было интересно, а вот Скиллингу и Фастову — нет. Потому, наверное, и не складывались отношения между «газовщиками старой закваски» и молодым незнакомым племенем. Возьмем, к примеру, Дэна Райзера, трубопроводного специалиста, доставшегося «Энрону» в наследство от InterNorthи волею судеб попавшего в проект «Газового Банка» в прямое подчинение Скиллингу. Как-то на исходе трудовой недели, в пятницу после обеда, Дэн сказал в кабинете Скиллинга, что собирается уйти сегодня пораньше, чтобы подготовить своих детишек к футбольному матчу. «Мне это очень помогает хоть немного отвлечься от работы, — поделился сокровенным Райзер и спросил: «А вы, Джеф, что делаете, чтобы отвлечься от бизнеса?» «А я никогда от него не отвлекаюсь», — в голосе Скиллинга звучал суровый упрек. Еще через две недели Скиллинг вызвал Райзера и отчитал за плохую результативность его подчиненных. Райзер попробовал возразить: «Просто рынку не по душе сделки «Энрона». «Чушь собачья», — сказал Скиллинг и перевел Райзера обратно в газопроводный филиал.

Другое дело — создание виртуальных финансовых схем. Да и доходнее. Ведь все международные сделки «Энрона», связанные со строительством электростанций и газопроводов, на поверку оказывались чистым пусканием пыли в глаза, приносящим жалкие крохи. Как с горечью заметил один бывший сотрудник компании: «Наши международные проекты были частью самонадеянного невежества, мы всюду растекались тонкой пленкой и поэтому не могли правильно оценивать риски». Аналитик Джон Олсон из хьюстонского агентства Sanders Morris Harris назвал планетарную экспансию «Энрона» «игрой в классики по всему свету, которая приносила лишь случайную прибыль».

Так что основные деньги ковались на родине. Большей частью на бирже. Однако на родине существовали неодолимые препоны из-за отсутствия дерегуляции сырьевого рынка. Эти препоны вязали «Энрон» по рукам и ногам, не позволяя развернуть широкомасштабный трейдинг ценными бумагами, производными от сырьевых фьючерсов.

Не удивительно, что «Энрон» ни на мгновение не ослаблял политическое лоббирование как на штатном, так и на федеральном уровнях. В 1992 году Кеннет Лей становится сопредседателем национальной конвенции GOP [17], которая проходила в Хьюстоне. На этой конвенции друг Лея, Джордж Буш-старший, был выдвинут на второй президентский срок. Буш тогда не прошел, но главное — Лей закорешился с его сыном (теперь понятно, откуда пошло это ласковое «паренёк Кенни»?). На протяжении последующих лет Лей и Буш-младший регулярно общались, проявив широту взаимных интересов: вопросы энергетики, празднование дней рождения, повреждение коленки.

Когда «Дабья» [18] ринулся на абордаж Белого Дома, «паренёк Кенни» и могучий «Энрон» не заставили себя ждать, став одними из самых щедрых вкладчиков в дело общей победы. Лей вступил в ряды доблестных «Пионеров» [19], группу сторонников, каждый из которых лично внес не менее 100 тысяч долларов в копилку кандидата. «Пионеры» активно вливали средства и на пересчет результатов голосования в штате Флорида. Сто тысяч долларов отстегнул Джорджу Бушу и Джефри Скиллинг. Столько же поднесли от имени самой корпорации «Энрон». В процессе формирования кабинета Кеннета Лея прочили на должность секретаря (министра, то есть) по энергетике. И хотя Лей министром не стал, зато пролоббировал назначение своего протеже Пэта Вуда на пост председателя федеральной энергетической регуляционной комиссии. Да и сам активно участвовал в формировании энергетической политики республиканского правительства [20].

Если вы думаете, что «Энрон» в 1992 году сделал ставку на одну карту, то ошибаетесь. Отношения с демократами были не менее теплыми и дружественными: Кеннет Лей выступал в своей любимой роли (советника по энергетическим вопросам) с равным успехом и при администрации Билла Клинтона. На уровне штата «Энрон» придерживался той же политики: в 1994 году на выборах губернатора Кеннет Лей делал пожертвования как в копилку Буша-младшего (который и победил), так и кандидатше от демократической партии Энн Ричардс. И все это — с прямо-таки восточной щедростью: Буш получил 238 тысяч долларов, сегодняшний губернатор Рик Перри — 187 тысяч, бывший председатель верховного суда штата Грег Абботт обрел скромные 12 600, а генеральный прокурор Джон Корнин — 158 тысяч долларов.

Да и вообще «Энрон» отличался широтой взглядов. Согласно Центру ответственной политики [21], Кеннет Лей и другие высокопоставленные служащие «Энрона» только в 2000 году потратили 2,4 миллиона долларов на лоббирование Белого Дома и Конгресса. Известно, что «вспомоществления» от «Энрона» получили 71 сенатор и 188 конгрессменов. Забавно, что сразу же после крушения «Энрона» целая ватага политиков ринулась демонстративно возвращать «пожертвования», надеясь соскочить с тонущего корабля. Но так поступили самые глупые. Те, кто поумнее, учредили фонд помощи бывшим служащим «Энрона» [22].

Надо особо отметить заботливое отношение «Энрона» к тем, кого он приручил. После окончания политической карьеры под теплым крылом хьюстонской компании (то есть в штате «Энрона») находили прибежище многие «тузы», например, бывший госсекретарь Джеймс Бейкер или, скажем, глава администрации Билла Клинтона Томас МакЛарти.

Такая вот славная политическая стезя сложилась у нашего энергетического героя. Нам еще неоднократно придется возвращаться к маневрам «Энрона» в кулуарах власти, пока же заметим, что в том же 1992-м лоббирование принесло первые сочные плоды: эпохальный Закон об энергетической политике (Energy Policy Act), о котором так много и часто говорил «Энрон», был наконец принят Конгрессом!

Глава 8. Свистунья и виджиланти

В начале 90-х формировался костяк кадровой гвардии «Энрона», которой предстояло воплотить в жизнь «новые деловые принципы». Сначала пришел Скиллинг, затем Фастов. В 1993 году в «Энроне» появилась Шеррон Уоткинс. Та самая Шеррон Уоткинс, легендарная «свистунья» [23], отправившая 15 августа 2001 года Кеннету Лею анонимное письмо — роковой выстрел в горах, после которого снежная лавина смела «Энрон» с корпоративного горизонта Америки.

В глазах американской общественности Шеррон — отважная «виджиланти», бдительная гражданка, отдаленно напоминающая Павлика Морозова, однако лишенная негативного флёра последнего. Удивляться тут нечему: на каждом американском хайвэе красуется плакат, призывающий стать героем (именно так!), набрать указанный телефонный номер и заложить соседа по трафику — нарушителя скоростного режима. Так что стучать — общественно полезное и почетное дело.

Кстати, о «виджиланти» и «виджилантизме». Без него нам и в самом деле будет трудно понять поступок Шеррон, во всяком случае — во всем многообразии его смысловых оттенков. Все-таки Павлик Морозов, хоть и понятен по-человечески, ничего не объясняет в загадочных мотивациях американской души.

Виджилантизм [24] — замечательная американская традиция, которая, к сожалению, под влиянием примитивного неолиберализма запечатлелась в общественном сознании исключительно в образе Ку-клукс-клана. На самом же деле движение виджилантизма спонтанно оформилось в 1851 году, когда под натиском чудовищного разгула преступности в Калифорнии добропорядочные граждане объединились и сформировали вооруженные дружины для самозащиты и утверждения «закона и порядка».

Более того, виджилантизм как право граждан самостоятельно защищать себя и своих близких, косвенно обозначен в конституционном Билле о Правах: «Поскольку хорошо организованная милиция необходима для безопасности свободного государства, право народа хранить и носить оружие не должно нарушаться» [25].

Очевидно, что конституция Америки писалась не с потолка и учитывала особенности национального менталитета. Именно в этом менталитете глубоко укоренена идея самосуда. Как вы думаете, откуда взялся культ героя в американской культуре и общественной жизни? Правильно — все из того же виджилантизма. Половина всей продукции Голливуда раскручивает один и тот же сюжет: подлые злодеи и душегубы унижают, оскорбляют и мучают героя фильма. Его неоднократные обращения в органы правопорядка остаются гласом вопиющего в пустыне — нет, мол, никаких юридических оснований для окорота негодяев. В конце концов, терпение героя лопается, он долго и основательно экипируется (крупным планом: шнуровка армейских полусапог, подача патрона в ствол помпового карабина, передергивание затвора — зритель решительно отбрасывает ведро с попкорном — YES!), идет к своим мучителям и приканчивает всех до одного — справедливость восстановлена! Когда рассеивается дым над учиненным пепелищем, вдалеке слышится сирена приближающихся полицейских машин. В зале радостный шум и гам: «Опоздали!»

Все это происходит в виртуальной Америце. Однако на удивление и в реальной Америке — то же самое. В тяжелые моменты социальных напряжений вся страна принимается растерянно крутить головой из стороны в сторону в поисках Героя. Вспомните события «Найн-Илевен» [26], выдвинувшие целую череду героических пожарных и жертвенных пассажиров рейса Юнайтед-93, анестезирующих и сублимирующих раненное самолюбие нации.

Итак, Шеррон Уоткинс — достойная дочь своего народа — не могла мириться с несправедливостью и заложила «Энрон».

Сделала она это очень грамотно и с соблюдением субординации, поэтому до сих пор не прекращаются разночтения и споры вокруг ее поступка. Хотя общий одобряющий пафос налицо: ведь стук — это тоже форма виджилантизма, общественно-полезное и почетное дело. Как бы там ни было, в истории Шеррон Уоткинс присутствуют все обязательные атрибуты мифологемы, описанной выше. Однако — по порядку.

В 1981 году Шеррон Уоткинс окончила с отличием Техасский университет по специальности «бухгалтерский учет». Еще через год получила магистерскую степень независимого аудитора. Трудовую карьеру Шеррон начала в хьюстонском подразделении «Артура Андерсена», затем была переведена в Нью-Йорк, где дослужилась до старшего ревизора (auditmanager). В 1990 году перешла на работу в компанию MetallgesellcheftGroup, получив в управление портфель нефтяных и газовых ценных бумаг. В 1993-м вернулась в Хьюстон и очутилась в штате «Энрона» в финансовом подразделении под прямым началием — как вы думаете, кого? Правильно: Энди Фастова.

Уже из этой краткой биографической заметки видно, что Шеррон Уоткинс явилась бесценным кадром для «Энрона». Судите сами: сертифицированный аудитор. Это раз. Опытный специалист по энергетическим деривативам. Это два. Но самое главное — Уоткинс работала долгие годы в «Андерсене» — главном кураторе «Энрона». А значит, владела самым ценным капиталом на свете — личными связями!

Помимо этих внешних достоинств, Шеррон Уоткинс обладала рядом замечательных внутренних качеств, как нельзя лучше вписывающихся в новую корпоративную культуру «Энрона»: она была агрессивна и прямолинейна, чем постоянно досаждала сослуживцам. Вспоминает бывший адвокат «Энрона» Бонни Нелсон, хорошо знавшая Уоткинс по международным сделкам: «Шеррон — очень прямой человек. Когда чувствовала, что не может добиться того, что ей нужно для успешного продвижения проекта, она становилась страшно прямолинейной и даже грубой — лишь бы только получить результат».

Ну, разве не родственная душа Энди Фастова, который для достижения цели любил постучать кулаками по горизонтальным поверхностям и покидаться стульями?

И, конечно же, Шеррон была трудоголиком. Помните, как Джеф Скиллинг разжаловал Дэна Райзера за то, что тот ушел в пятницу пораньше с работы, желая провести время со своими детьми? С Шеррон Уоткинс такого случиться не могло. С достойным уважения упорством и целеустремленностью она отдала «Энрону» восемь лет своей жизни, и «Энрон» вознаградил ее должностью вице-президента компании по развитию. Но что-то было не так с этим вознаграждением, если в своей легендарной анонимной записке Кеннету Лею Шеррон писала: «Все восемь лет работы в компании окажутся пустым местом в моем резюме, потому что деловое сообщество будет считать успехи «Энрона» не более чем хитроумной бухгалтерской мистификацией».

Вице-президентом компании Уоткинс стала буквально накануне: до весны 2001 года она занимала административный пост в знаменитом своей бессмысленностью подразделении по предоставлению услуг широкополосной связи [27]. В конце концов, «Энрон» прозрел и приступил к расформированию незадачливой конторы: 400 сотрудников отправили восвояси. Шеррон вместе с ними. Однако уже через несколько месяцев, в июне, ее опять приняли на работу, причем туда же, откуда она начинала, — под крыло Энди Фастова. Ей предстояло провести инвентаризацию и анализ активов «Энрона» на предмет их продажи. Заодно Шеррон получила должность вице-президента по развитию.

Согласно общепринятой версии, именно в этот момент Уоткинс узнала о махинациях с отчетностью целевых компаний и прозрела. По словам Филипа Хилдера, адвоката Уоткинс, свое знаменитое анонимное послание Шеррон отправила в полном соответствии с пожеланием самого Кеннета Лея. 14 августа как снег на голову свалилась отставка могучего Скиллинга, якобы по «личным обстоятельствам». Предвидя бурю недоумения, Лей обратился к сотрудникам с предложением через два дня провести собрание в отеле Хайат Рейдженси в центре Хьюстона, на котором обещал развеять все сомнения. Лей также просил заблаговременно подготовить вопросы, можно даже анонимные, и опустить их в специальный ящик. В ответ на этот призыв Шеррон Уоткинс и написала (но не подписала) одну тревожную страничку для Кеннета Лея.

Что же было на той страничке? Не буду злоупотреблять вниманием читателей и ограничусь кратким изложением. Основные упреки Шеррон в адрес «Энрона» сводились к следующему:

1. Самая первая, самая знаменитая и самая недопонятая строка меморандума звучит так: «Уважаемый мистер Лей! Не думаете ли вы, что «Энрон» стал рискованным местом для работы? Есть ли смысл тем из нас, кто не сумел обогатиться за последние несколько лет, продолжать работать в этой компании?» Удивительные по своей сублимационной откровенности слова, таящие разгадку подлинной мотивации приступа гражданской бдительности Уоткинс. Однако эти слова по непонятной причине обойдены общественным вниманием: все почему-то цитируют первое предложение и останавливаются как вкопанные на «рискованном месте работы». А как же быть с «теми, кто не сумел обогатиться»? Ведь тут на самой поверхности лежит обида из-за того, что за восемь лет, отданных на алтарь корпоративного процветания, «Энрон» не отблагодарил, как полагается, не поставил в ряды тех, кто сумел обогатиться за последние годы.
2. Рынок никогда не пожелает проглотить байку про добровольное сложение Скиллингом своих полномочий. «Работу мечты» так просто не оставляют.
3. Начиная с 2002 года перед «Энроном» возникнут серьезнейшие проблемы, связанные с погашением долговых обязательств перед различными целевыми компаниями, в первую очередь, «Раптором» и «Кондором».
4. «Я испытываю невероятное беспокойство по поводу того, что нас захлестнут волны бухгалтерских скандалов» — еще одна историческая фраза меморандума, украсившая сотни заголовков прессы. Собственно, это и есть квинтэссенция виджилантизма Уоткинс — эдакий перифраз луспекаевского «За державу обидно».
5. Риторический вопрос: «Почему блестящие эксперты нашей компании не разрубят незамедлительно гордиев узел финансовых противоречий, пока еще не поздно?»
6. Заключительная фраза — приглашение к переговорам: «Что нам делать? Я понимаю, что этот вопрос нельзя обсуждать на общем собрании сотрудников, но я бы хотела получить от вас подтверждение того, что вы и Кози [28] найдете время, чтобы сесть и объективно проанализировать события, ожидающие «Кондор» и «Раптор» в 2002 и 2003 годах».

И все-таки меня не покидает ощущение, что Шеррон Уоткинс использовала призыв Лея к сотрудникам высказаться начистоту всего лишь как предлог: идея реванша родилась давно, как только стало очевидно, что пирог проплыл мимо. Синди Олсон, действующий вице-президент «Энрона» по кадрам, в своих свидетельских показаниях на слушании Конгресса утверждала, что «Шеррон Уоткинс обращалась к ней прошлым летом за советом, следует ли ей излагать Лею свою озабоченность проблемами отчетности, которые, как ей казалось, угрожали безопасности компании». К тому же в окончательной (семистраничной) версии меморандума Уоткинс встречается и еще одна чисто фрейдистская проговорка: «Наша компания находится в фокусе общественного внимания, и наверняка найдется один или два «перемещенных» сотрудника, которые достаточно посвящены в «забавную» бухгалтерию, чтобы доставить нам серьезные неприятности». Почему-то и эта фраза осталась незамеченной. А ведь не нужно быть дипломированным психоаналитиком, чтобы разглядеть в ней плохо завуалированную угрозу, разведенную на шантаже: мол, и я ведь могу настучать куда следует. Тем более что сама Шеррон была «перемещена» не далее как два месяца назад. Впрочем, все это только догадки. Версии, так сказать.

Как Уоткинс и предположила, на собрании сотрудников 16 августа Кеннет Лей обошел молчанием поднятые в меморандуме вопросы. Правда, как потом утверждала Шеррон, Лей якобы произнес фразу: «Перспективы и ценности «Энрона» начинают размываться», и поэтому, мол, он готов поговорить с каждым, кто испытывает беспокойство. Так что готовность к диалогу воодушевленная Шеррон Уоткинс «прочитала между строк» (по выражению ее адвоката Хилдера).

22 августа состоялась очная встреча Шеррон Уоткинс с Кеннетом Леем. Однако за два дня до этого виджилантизм принципиальной сотрудницы подсказал ей еще один замечательный ход: она переговорила по телефону с одним из своих бывших коллег по совместной работе в аудиторской фирме «Артур Андерсен» [29] и выложила все как на духу о своих сомнениях по поводу бухгалтерских махинаций в «Энроне». Иными словами, Шеррон Уоткинс свистнула в свисток. Если угодно — проявила гражданскую сознательность. Или иначе — настучала на свою компанию.

В «Андерсене» забили тревогу. Еще бы! Ведь одобряющая виза аудиторов стояла на всех мало-мальски значительных договорах «Энрона». На следующий день, 21 августа, в хьюстонском офисе «Андерсена» было созвано экстренное совещание, на котором обсуждался демарш Шеррон Уоткинс. На совещании присутствовал и Дэвид Данкан, старший аудитор, курирующий «Энрон» [30]. Именно это событие, как только оно обнаружилось в ходе расследования Конгресса, позволило Кену Джонсону, пресс-секретарю Комитета по Энергетике и Торговле, утверждать: «Теперь нам совершенно очевидно, что ключевые фигуры в «Андерсене», как, впрочем, и в «Энроне», знали о надвигающихся проблемах за месяцы до того, как компания развалилась».

Еще через день, 22 августа, Шеррон была удостоена часовой аудиенции у патриарха Лея. На встречу она принесла шесть страничек, на которых перечисляла проблемные сделки, а также предлагала план действий. Мы еще вернемся к полному тексту меморандума Уоткинс, когда будем исследовать отношения «Энрона» с «Раптором», «Кондором» и LJM — информация об этих целевых компаниях как раз и попала в руки Шеррон, заставив ударить в набат (или засвистеть в свисток). Сейчас же нас интересует лишь один нюанс: конструктивные предложения о выходе из создавшейся ситуации. В частности, в качестве первого шага Уоткинс предложила нанять юридическую контору для проведения расследования по с делкам с «Кондором» и «Раптором», причем делала оговорку, что ни в коем случае нельзя поручать это расследование хьюстонской фирме Vinson& Elkins, поскольку та непосредственно участвовала в целом ряде сделок с этими SPE. А вот теперь, читатель, попробуй догадаться: кому поручил Кеннет Лей провести анализ транзакций с целевыми компаниями? Все-таки мой труд не прошел даром: правильно — Vinson & Elkins! Юристы переговорили с Энди Фастовым и Дэвидом Данканом и пришли к заключению, что сделки с «Раптором» и «Кондором» безупречны с юридической точки зрения. Правда, сделали оговорку, что на фоне падения рынка существует «серьезный риск негативной огласки и возможных судебных разбирательств». Всего ничего — эдакий пустячок! Ясное дело, что Vinson& Elkinsв первую голову тревожил именно юридический, вернее — уголовный аспект транзакций. Не менее ясно, что такового и быть не могло: все-таки курировала «Энрон» фирма «Артур Андерсен» — одна из «Большой аудиторской шестерки». Однако жизнь оказалась хитрее: в течение следующих двух месяцев именно «негативная огласка» стерла «Энрон» в буквальном смысле в порошок.

Символично, что заключение Vinson& Elkins было сделано 15 октября, ровно за день до того, как «Энрон» опубликовал свой убийственный квартальный отчет с миллиардным убытком и более чем миллиардным сокращением акционерного капитала.

Уоткинс вышла из кабинета Лея преисполненная надежд и энтузиазма. По словам адвоката Хилдера, «после встречи она была уверена, что Лей возьмет дело под свой контроль». Была также достигнута договоренность, что Уоткинс не будет выносить сор из избы. Вот как сама Шеррон описывает беседу [31] : «Лей спросил меня, сообщала ли я кому-то о том, что знаю? Передавала информацию в SEC [32] или прессу? Я ответила: «Нет, я никому не говорила» [33]. Тогда он сказал: «Не могли бы вы дать нам время на то, чтобы провести расследование?» Я ответила: «Ну, разумеется!»

Надо отдать должное Шеррон — она сдержала слово. Кстати, именно эту лояльность и поставили ей в упрек во время расследования Конгресса: мол, Уоткинс, будучи сертифицированным общественным аудитором, обязана была незамедлительно настучать об известных ей злоупотреблениях «Энрона» не какой-то частной аудиторской конторе, а сразу в три солидных организации: Регуляционную комиссию штата, профессиональный союз и SEC! Вот тогда бы ее поступок и стал полноценным актом виджиланти. А так — ни то, ни се.

А чем же занимался все это время Кеннет Лей? Думаю, читатель оценит одну пикантную шалость: буквально накануне встречи с Шеррон Уоткинс (20 и 21 августа) патриарх «Энрона» в экстренном порядке обменивал имеющиеся у него на руках опционы компании! Всего он реализовал право на 93 620 акций по опционам стоимостью 2 миллиона долларов! Цена же приобретенных акций по текущей котировке составляла 3,5 миллиона долларов.

Первое, что приходит в голову неподготовленному читателю, — указать пальцем на «дедушку Лея» и закричать не своим голосом: «Ату его!» Развивая это направление, можно предположить, что Лей и в самом деле до меморандума Шеррон Уоткинс не догадывался, какую свинью подложил ему Андрюша Фастов.

Подготовленный же читатель возразит: во-первых, о существовании меморандума Шеррон в тот момент знало не более двух-трех человек, поэтому у Кеннета Лея не было ни малейшего основания торопиться: на самом фондовом рынке никто ни о чем не догадывался. Во-вторых, Лей не продал опционы, а только представил их к исполнению, то есть обменял на акции. А это в корне меняет дело. Правда, возникает другой вопрос: зачем Лею в срочном порядке понадобились лишние сто тысяч акций «Энрона»? В случайное совпадение, как вы понимаете, верится с трудом.

Дело совсем запутывается, когда мы узнаем, что Лей не сделал официального заявления в Комиссию по ценным бумагам (SEC) о произведенной транзакции, как то полагается по закону всякому инсайдеру и крупному акционеру. Такую ошибку патриарх «Энрона» никогда бы не совершил. Значит, тут что-то не так.

По правилам SEC, сотрудники обязаны сообщать обо всех производимых операциях с ценными бумагами компании, в которой они служат, не позднее 10 числа следующего месяца. Есть ли исключения? Есть: если акции возвращаются обратно в компанию в счет погашения ранее взятой ссуды, о сделке можно сообщить аж в течение 45 дней после окончания финансового года. Для «Энрона» эта дата наступала 14 февраля 2002 года.

Целые полгода тайна телодвижений, произведенных Кеннетем Леем 20 и 21 августа, оставалась нераскрытой. И лишь в середине января один из адвокатов «Энрона» подтвердил скрепя сердце: да, акции пошли на погашение займа, которое Лей ранее делал у «Энрона». Выходит, Лей спешил, пока акции «Энрона» были в цене.

К чему же мы пришли? Как ни парадоксально — к тому, что сгоряча заподозрил наш гипотетический «неподготовленный читатель»: Кеннет Лей и в самом деле запаниковал, а подоплеку схемотворчества Энди Фастова он обнаружил именно после прочтения меморандума Шеррон Уоткинс!

Глава 9. «Джедаи» и «Чуко»

В предыдущей главе я рассказывал о Шеррон Уоткинс — сотруднице «Энрона», женщине с высоким уровнем гражданского сознания, настоящей «виджиланти», которая подложила часовой механизм под брюхо любимого Левиафана, и Левиафан подорвался. По словам адвоката Филипа Хилдера, Шеррон очень нервничала и волновалась, прежде чем решиться на такой шаг, но «чувство долга заставило ее написать донесение» [34].

Когда Энди Фастов узнал о поступке Шеррон Уоткинс, он пришел в ярость. «Он потребовал немедленно меня уволить и отобрать компьютер»,  — жаловалась Шеррон на слушаниях подкомиссии Конгресса. В этот момент в зале раздался дружный смех, который Шеррон интерпретировала по-своему, добавив: «Компьютер и в самом деле потом пришлось отдать, однако я успела перекачать все ценные файлы на свой ноутбук».

Через два месяца после гражданского подвига Шеррон Уоткинс с «Энроном» случился апоплексический удар. Началось расследование комитета Конгресса по энергетике и торговле, куда «Энрон» передал 40 коробок с архивными документами. Именно в них и нашли меморандум Уоткинс, который она отправила Кеннету Лею. Так Шеррон стала знаменитой «свистуньей» и «виджиланти». И если раньше ее не очень-то жаловали сотрудники из-за прямолинейного и напористого характера, то теперь все изменилось. Рассказывает Хилдер: «Как только стало известно о меморандуме, коллеги стали относиться к Шеррон просто замечательно, буквально заваливали электронными письмами и просто телефонными звонками, в которых выражали поддержку. Никто из сослуживцев или соседей не высказался неодобрительно. Более того, в кафе «Старбакс» на улице Монтроуз в день, когда фотография Шеррон появилась на первой странице «Нью-Йорк Таймс», один из посетителей узнал ее и воскликнул: «Хэй, да это же леди из «Энрона»! Вы — моя героиня!» И через мгновение полдюжины посетителей окружили Уоткинс, стали ее поздравлять, приободрять и в шутку попросили автограф. Она очень смутилась и даже покраснела».

Американцы очень любят Зигмунда Фрейда. Просто боготворят. Такое отношение к больному неврастенику, приписавшему собственные детские травмы и фобии всему человечеству, не может вызвать ничего, кроме удивления, у любого мыслящего человека, отмеченного европейской культурой. С другой стороны, общеизвестно: чем больше времени хозяин проводит со своей собакой, тем больше она на него начинает походить. К чему это я? К тому, что неумеренное поклонение перед примитивной сублимационной теорией в конце концов привело к подсознательному подстраиванию поведенческих моделей к знакомым с детства фрейдистским схемам. Так что в какой-то момент начинает казаться, что люди из кожи вон лезут, лишь бы соответствовать ожиданиям психоаналитиков. За примерами далеко ходить не приходится: возьмем все те же слова Филипа Хилдера, приведенные параграфом выше. Ну, скажите на милость, почему посетители «Старбакс» попросили автограф у Шеррон Уоткинс именно в шутку? Ведь если человек и в самом деле является идеалом, ролевым героем, образцом для подражания, то вполне естественно попросить у него автограф без всяких там шуток — всерьез и самозабвенно. Но адвокат заявляет, что автограф просят в шутку. Почему? Да потому что Хилдер проговаривается (как и многие другие персонажи нашей саги): в глубине души он чувствует всю смехотворность героизма Уоткинс, однако, в полном соответствии с наставлениями дедушки Фрейда, сублимирует свои чувства, облекает их в патетический кокон, который затем сам же и разрушает невинной проговоркой. Или, скажем, дружный смех в зале на слушаниях подкомиссии Конгресса. Что это, как не еще одно — на сей раз неожиданное — пересечение параллельных миров: Америки — с ее липовыми ролевыми героями и Америцы — с фрейдистскими проговорками. И снова не знаешь, что же считать реальным: как раньше — Америку, или как в «новые времена» — Америцу.

Теперь, читатель, оставим на время Шеррон Уоткинс купаться в лучах славы — кажется, нет такого телешоу в Америке, куда бы ее не пригласили (в сопровождении Филипа Хилдера, разумеется) — а сами вернемся к событиям 1993 года. Так уж случилось, что этот год стал роковым для «Энрона» по части размещения мин замедленного действия. Как минимум еще два происшествия с далеко идущими отягчающими последствиями случились в 1993-м. Первое — создание совместного проекта JEDI.

К сожалению, мы не знаем, кто сочинял имена для нашего Левиафана. Знаем только, что их всех объединяет юношеский задор и игривость, кои по законам древнееврейской магии — каббалы — неизбежно отыгрываются в будущем, оказывая влияние на судьбы самих именинников. Чего стоит первоначальное название самого «Энрона» — «Интерон» (Interon). Теперь вот Jedi…

Славные рыцари Джедаи — это харизматические борцы за справедливость из фильма «Звездные войны», вклад Джорджа Лукаса в традицию «фэнтэзи».

Рыцари до такой степени харизматические, что поколение «Пепси» окончательно потеряло чувство реальности и учредило (не понарошку, а всерьез!) новую религию — джедаизм. Во время последней переписи населения в Австралии несколько десятков тысяч указали этот джедаизм в графе «вероисповедание» [35].

Видимо, на теплое отношение широких народных масс к культовым персонажам и рассчитывали в «Энроне», когда создавали совместное предприятие с Калифорнийской пенсионной системой госслужащих (California Public Employees’ Retirement System — CalPERS). Предприятие назвали Energy Development Investment Limited Partnership, или сокращенно JEDI с уставным капиталом в полмиллиарда долларов.

«Энрон» числился главным партнером в JEDI и внес в уставной фонд ровно половину — 250 миллионов, но не деньгами, а чем попроще — собственными акциями. CalPERS, партнер с ограниченной ответственностью («денежный мешок» в просторечии) скромно расплатился наличными на ту же сумму. Поскольку «Энрон» и CalPERS владели JEDI совместно, «Энрон» не консолидировал это партнерство в свои документы отчетности.

Обратите внимание на этот чрезвычайно важный для нашего дальнейшего повествования момент: хотя в отчете о прибыли «Энрон» указывал поступления от деятельности JEDI в размере своей доли в совместном предприятии, однако в балансе не было ни слова о долгах JEDI (в полном согласии с законодательством)! А долги эти были большущими, потому что JEDI, в основном, занимался долгосрочным инвестированием в строительство электростанций. Чуешь, читатель, куда ветер дует? Ведь JEDI позволял «Энрону» заниматься полномасштабными финансоемкими проектами практически без затрат! Если посмотреть на балансы «Энрона» в динамике, то окажется, что периодически на горизонте там и сям возникали доходы от деятельности очередной энергетической установки. И сами эти установки сыпались как звезды с неба: никаких затрат на их производство не было! Вернее, затраты были и висели на балансе JEDI, а вот баланс «Энрона» оставался девственно-чистым. Замечательный ход, не правда ли?

Такое счастье продолжалось до 1997 года, когда «Энрон» задумал привлечь Калифорнийский пенсионный фонд (каковым по своей сути и был CalPERS) в еще более масштабный проект под названием JEDIII с уставным капиталом в миллиард долларов. Справедливо полагая, что «пенсионеры» сразу двух рыцарей не вытянут, «Энрон» решил выкупить долю CalPERS в первом «Джедаи». Торговались долго — «пенсионеры» оказались парнями не промах!  — и в конце концов остановились на цифре в 383 миллиона долларов. Если вспомнить, что CalPERS четыре года назад внес 250 миллионов, можно оценить энтузиазм, с которым пенсионный фонд смотрел на свои отношения с техасским Мидасом.

Теперь «Энрону» предстояло решить вопрос космического масштаба: кого пригласить вместо CalPERS на роль партнера с ограниченной ответственностью в «Джедаи»? Как вы понимаете, о том, чтобы взять партнерство целиком на себя, не могло быть и речи: ведь тогда пришлось бы консолидировать JEDI со всеми его долгами в своем балансе — самоубийственный шаг, который не совершают добровольно.

С другой стороны, найти партнера на половину уставного фонда — просто нереально. Что же делать? Ну, разве это вопрос для финансового гения Фастова? Конечно, не вопрос! И Энди предложил двухходовку:

• создаем целевую компанию, во главе которой становлюсь я сам (здесь — скромно очи долу!);
• целевая компания становится партнером «Энрона» в JEDI с долей в 3 процента вместо 50 — предельно допустимый законодательством минимум, дающий право не консолидировать партнерства в балансе.

Новую целевую компанию окрестили «Чуко» (Chewco) — в честь еще одного персонажа «Звездных войн» Чубакки (Chewbacca). Оригинальность схемы, на мой взгляд, просматривается не в имени, а в том, что Фастов предложил на роль руководителя самого себя. Ход его мысли: во главе SPE должен стать человек, посвященный во все нюансы деятельности. Кто же лучше Энди знал свое детище? В таком суждении незримо присутствует какое-то наивное детское тщеславие. Так не ведут себя матерые акулы, стяжающие миллиарды и пожизненно пребывающие в тени. Да Энди и не был такой акулой. Он жаждал простой человеческой славы. Отсюда — неодолимое стремление постоянно быть на виду, в кадре, раздавать интервью, рассекать на дорогих машинах, строить роскошные виллы. Одним словом — светиться. Все это не вписывается в представление о подлинных кукловодах. Как-то все мелко, суетно и несерьезно. Что же касается подлинных кукловодов — поди доберись. А «whiz-kid» Энди — вот он тут, весь как на ладони.

Как и раньше, Фастов заблаговременно заручился поддержкой Джефа Скиллинга (в то время он — президент и исполнительный директор «Энрона»). Правда, Скиллинг сделал оговорку: не возражал против кандидатуры Фастова при условии, что роль последнего в «Чуко» не будет отражена в отчетности. Этому условию [36] энергично воспротивились постоянные консультанты «Энрона», уже знакомая нам фирма Vinson & Elkins. Было указано, что по уставу компании Фастов может возглавить «Чуко» только при одобрении назначения председателем правления и генеральным директором (то есть Кеннетем Леем). Кроме того, это назначение обязательно следует зафиксировать в акционерном извещении.

Фастов хоть и обиделся, но не сильно. Поэтому незамедлительно предложил на роль директора «Чуко» своего подчиненного Майкла Коппера. Поскольку Коппер не принадлежал к руководящим работникам «Энрона», то и никакого акционерного извещения не требовалось.

Без сомнения, самый суспенс в истории возникновения «Чуко» — это вопрос об участии в ней «дедушки Лея». Сделка с «Чуко» была представлена на исполнительном комитете Совета директоров 5 ноября 1997 года. Заседание проходило в новомодной форме — по телефону! Сначала выступил Джеф Скиллинг и ввел членов комитета в курс дела, рассказав о предыстории «Джедаи». Затем слово взял Энди Фастов и сказал, что некая целевая компания под названием «Чуко» выкупит долю CalPERS. Не вдаваясь в подробности, Фастов заверил комитет, что JEDIне аффилирована ни с «Энроном», ни с Калифорнийским пенсионным фондом. Далее цитирую по протоколу заседания, приведенному в расследовании Уильяма Пауэрса: «Фастов провел обзор экономической подоплеки проекта, финансовых договоренностей и корпоративной структуры компании, замещающей CalPERS (то есть «Чуко» — С.Г.)».

Обратите внимание, что в представлении нигде не говорится прямо о том, что «Чуко» — творение самого Фастова. Хотя наверняка все члены исполнительного комитета об этом знают, ну или, в крайнем случае, — догадываются. Однако если судить по протоколу заседания, то создается впечатление, что речь идет о какой-то сторонней компании, совершенно не причастной к «Энрону».

Далее Фастов дал краткое описание финансирования сделки. Для выкупа доли CalPERS «Чуко» возьмет кредит под гарантию «Энрона» на 250 миллионов долларов. Еще 132 миллиона поступят «Чуко» от «Джедаи» по кредитной линии. Сам же «Чуко» выдаст на-гора аж 11 миллионов в виде ценных бумаг. Фастов, правда, так и не пояснил, откуда «Чуко» собирается взять эти акции. А члены исполнительного совета и не настаивали на разъяснениях — как тут не задуматься о преимуществах проведения судьбоносных собраний по телефону: все дружно проголосовали за гарантирование «Энроном» кредита «Чуко», а также за открытие кредитной линии от «Джедаи».

Остался вопрос с назначением Коппера на должность руководителя новой целевой компании. Как я уже сказал, требовалось согласие председателя правления и генерального директора «Энрона». И как же повел себя Кеннет Лей? Отвечая на вопросы комиссии Уильяма Пауэрса, патриарх «Энрона» заверил, что понятия не имел, кто такой этот Коппер. Более того: никто ему о Коппере не рассказывал и уж подавно не просил завизировать его назначение в «Чуко».

Что касается Скиллинга, то между ним и Фастовым давно установились отношения в стиле китайских обезьянок: одна ничего не слышит, а другая ничего не видит. Как читатель помнит, Фастов повсюду заявлял, что кандидатуру Коппера одобрил Скиллинг. Когда комиссия Пауэрса спросила Скиллинга, как он может прокомментировать это назначение, Скиллинг сказал, что Коппера рекомендовал ему Фастов и у него не было никаких оснований не доверять своему протеже. Однако по требованиям должностного устава «Энрона» для подобных назначений требовалась виза именно председателя правления. Максимум, что удалось вспомнить Скиллингу, так это то, что как-то раз он поминал роль Коппера в управлении «Чуко» на одном из заседаний правления компании. Из чего можно сделать вывод, что раз уж Лей — председатель правления, а вопрос поднимался на заседании правления, то Лей должен быть в курсе дела. А говорит, что не был.

Что можно сказать по этому поводу? Скорее всего Лей все-таки слышал о Коппере в контексте «Чуко». Слышал. Но только краем уха. Почему? Да потому, что патриарх «Энрона» всецело посвятил себя полетам иного порядка. В основном — окрест округа Колумбия: Белый Дом, Капитолий. На худой конец — хьюстонский музей Холокоста. А такие мелочи, как «Чуко» и «Джедаи», — увольте! На то существуют исполнительные и финансовые директора, которые и курируют текучку. Тем более можно довериться, когда на этих постах пребывают такие звездные и блестящие личности, как Скиллинг и Фастов.

В заключении комиссии Пауэрса сказано, что нигде в протоколах заседаний правления «Энрона» не было найдено ни одного упоминания имени Коппера. Единственный эпизод, в котором Коппер засветился, была та самая телефонная конференция исполнительного совета, на которой одобрили гарантию кредита для «Чуко».

Итак, все ударили по рукам, «пенсионеры» получили 383 миллиона отступного, и «Чуко» занял место CalPERS в «Джедаи».

Через три года «Чуко» зароет «Энрон» по полной программе, став одним из главных могильщиков наравне с LJM и «Рапторами». Разговор об этом у нас впереди, а пока что ради курьеза помяну реакцию компании Lucas film Ltd., владельца копирайта «Звездных войн», на использование «Энроном» имен ее персонажей в своем схемотворчестве. Когда федеральная пресса раструбила от океана до океана о зловредной роли «Чуко» и «Джедая» в судьбе «Энрона», Lucas film Ltd. до того перепугался, что черный пиар замарает и его, как мы теперь знаем — культовую, репутацию, что поспешил публично откреститься: «Мы узнали об использовании «Энроном» наших имен, защищенных копирайтом, только из прессы,  — уверяла общественность Джейн Коул, представительница Lucas film.  — Все это «Энрон» делал без нашего разрешения и согласия».

А ведь это идея! В саге о Левиафане только Голливуда и не хватает. Впрочем — опоздали: пока я пишу эти строки, там уже вовсю кипит работа над сценарием телевизионного сериала.

Глава 10. Граммы и Белферы

Граммы и Белферы — два достопочтенных американских семейства, которых объединяет одно несчастье — тесное знакомство с «Энроном». Граммов техасский Левиафан раздавил морально, Белферов — материально. Но самое удивительное — все происходило доверительно и добровольно.

Судьбы «Энрона» и Граммов пересеклись в 1993 году. Но была и предыстория. В 1988 году переизбранный на второй президентский срок Рональд Рейган назначил на должность председателя федеральной комиссии по сырьевым фьючерсам (Commodity Futures Trading Commission, CFTC) Уэнди Грамм, жену сенатора-республиканца от штата Техас Фила Грамма. Возглавив комиссию, доблестная представительница университетского эстеблишмента в полном соответствии со своими взглядами занялась энергичным проталкиванием дерегуляции энергетического сектора рынка, что, конечно же, не осталось не замеченным «Энроном». Когда журналисты пытаются указать на порочную связь между деятельностью Уэнди Грамм и лоббированием «Энрона», они почему-то забывают, что принцип quobene [37] в данном случае работает плохо. По той причине, что заинтересованность «Энрона» в дерегуляции разделяли… вообще все энергетические компании Америки! А ученая леди Уэнди Грамм придерживалась передовых взглядов и шла в ногу со временем, а не на поводу у хьюстонских трейдеров.

После победы на выборах Билла Клинтона, Уэнди Грамм, как и полагается, ушла в отставку 20 января 1993 года. А уже спустя пять недель была избрана в Совет директоров «Энрона». В этом тоже нет ничего удивительного, потому что в совет директоров любой компании, как правило, приглашаются авторитетные, уважаемые и широко известные люди, а не прожженные профессионалы от бизнеса [38]. Ведь задача Совета — не управлять, а осуществлять контроль в интересах вкладчиков и — в большей степени — повышать статус и реноме компании. В основном, большинство корпоративных Советов замечательно справляется со своей второй задачей и манкирует первой. Разумеется, без злого умысла. Ведь для поддержания контроля на должном уровне требуются такие специфические качества как подозрительность и придирчивость, а очень сложно выдерживать критический станс по отношению к компании, которая окружает тебя немыслимым почетом, не говоря уж о материальной стороне дела. Как шутил Эдвард Вайнштейн, партнер в аудиторской фирме Deloitte & Touche: «Хорошая аудиторская комиссия — редкость. Член Совета директоров, который понимает, чем занимается,  — вообще роскошь».

Совет директоров «Энрона» не был исключением и почти целиком состоял из звездных имен. Ральф Уорд, автор книги «Как улучшить Совет директоров компании», авторитетно подметил, что «если Совет директоров «Энрона» — плохой совет, то тогда советы директоров большинства американских компаний — вообще ужасны!» Судите сами: помимо Кеннета Лея, Джефа Скиллинга и Уэнди Грамм, в Совет «Энрона» входили Чарлз ЛеМэстр и Джон Мендельсон — почетный и действующий президенты онкологического «Центра Андерсена» при Техасском университете, Роберт Джэйдик — заслуженный профессор и декан Высшей школы бизнеса при университете Стэнфорда, Паулу Ферраз Перейра — бывший председатель Государственного Банка Рио-де-Жанейро, лорд Джон Уэйкхэм — министр энергетики в правительстве Маргарет Тэтчер и один из лидеров палаты лордов. Уже после осенней катастрофы 2001 года в Совет был избран Уильям Пауэрс, декан юридического факультета Техасского университета [39]. Как видите, академический и международный блеск правления «Энрона» на высоте. Однако только наукой дело не ограничивалось. В Совете были и звездные представители бизнес-элиты («денежные мешки»), например, герой этой главы Роберт Белфер — наследник могучей и влиятельнейшей нью-йоркской нефтяной империи [40], или, скажем, Фрэнк Савидж, председатель правления холдингового гиганта Alliance Capital Management.

Пока изучал материалы, никак не удавалось отделаться от мысли, что всех этих людей обвели вокруг пальца. И такой вывод напрашивается даже вопреки яростным атакам на членов Совета директоров «Энрона» со стороны «четвертой власти». С другой стороны, вывод о «пострадальческом» статусе директоров самым парадоксальным образом запутывает существующие версии относительно роли Фастова в деле умерщвления Левиафана. Я просто не могу вообразить ситуацию, при которой юный и нахальный парвеню Фастов топит компанию, зарабатывая на этом «жалкие» 30 миллионов долларов, а матерый и влиятельный Роберт Белфер теряет 2 миллиарда! А между тем все так и случилось! Остаются лишь два варианта: либо Фастов не ведал, что творил, и в буквальном смысле «беспредельничал» в одиночку на свой страх и риск (маловероятная гипотеза), либо существуют силы, для которых Белфер — мелкая сошка, которую просто разменяли ради уничтожения Левиафана! Но тогда непонятно, что такого ценного (вернее — опасного) нашли в «Энроне», чего не было в белферовской Belco Oil & Gas? Неясно. Пока неясно.

Но вернемся к семейству Граммов. Приглашение Уэнди Грамм в Совет директоров «Энрона» вызвало бурю негодования в СМИ. Ну, разумеется, — не в 1993 году, а в 2002, когда Левиафан выбросился на сушу и больше не вызывал благоговейного восхищения и страха. Вот типичный образец бездоказательных обвинений, которые «четвертая власть» бросает в адрес Уэнди Грамм: «На протяжении последнего десятилетия Кен Лей и «Энрон» покупали решения, которые способствовали росту компании. В начале 90-х «Энрон» воспользовался добрыми услугами Уэнди Грамм, в то время председателя комиссии по сырьевым фьючерсам и супруги поддерживаемого «Энроном» техасского сенатора Фила Грамма, которая вывела основные направления торговых операций «Энрона» из государственного регулирования. За это ее наградили местом в Совете директоров».

Первое, что бросается в глаза, — это даже не бездоказательные инсинуации, а откровенное передергивание фактов. Говорится, что Уэнди Грамм «вывела основные направления торговых операций «Энрона» из государственного регулирования». Это ложь. Как я уже сказал, Грамм оставила работу в комиссии по сырьевым фьючерсам 20 января 1993 года, а голосование в комиссии по исключению энергетических контрактов из регуляционного процесса состоялось… в апреле 1993-го [41]! То есть проводилось другими людьми, да к тому же еще представляющими другую администрацию. При чем же тут Уэнди Грамм?

Я уж не говорю о смехотворности «взятки», сделанной «Энроном» Уэнди Грамм за несуществующие услуги. За участие в работе Совета директоров «Энрона» Уэнди получала 22 тысячи долларов в год плюс 1 250 долларов за каждое заседание, на котором она присутствовала. Явно не удовлетворившись цифрами, «четвертая власть» не преминула присовокупить к своему гражданскому обвинению 50 тысяч долларов, которые Кеннет Лей пожертвовал университету, где Уэнди работала, а также сумму в 34 100 долларов, поступивших за все годы от «Энрона» в кассу избирательной кампании Фила Грамма.

Даже не знаю, что сказать. При мысли о чудовищном размере «подкупа» в голову постоянно лезет неуместное сравнение сказочного обогащения семейства Граммов со скромным гешефтом Миши Коппера, который вложил в уставной фонд «Чуко» 125 тысяч долларов, а через пару лет состриг (разумеется, с подачи своего демиурга Андрюши Фастова!) десять с половиной миллионов! Наличными. Вот где размах Левиафана! Только вдумайтесь в цифры: Миша сделал СТО концов! И что? Много вы найдете статей в американских газетах про Коппера? Можно перечесть по пальцам. Зато злодейское «обогащение» Граммов обсасывается на каждом шагу.

Чтобы окончательно завершить разговор об обогащении Граммов, приведу и остальные цифры, которые остались за кадром мыльной оперы про «взятки». Поскольку Уэнди Грамм и ее супруг искренне верили в финансовый гений Эндрю Фастова и мудрую прозорливость Кеннета Лея, то все свои пенсионные отчисления доверили «Энрону». Ну а тот инвестировал деньги на счетах так называемого пенсионного плана 401(к) в собственные же акции (кто бы сомневался). Поэтому после банкротства «Энрона» семья Граммов потеряла 686 тысяч долларов своей безмятежной старости. Кроме того, полностью улетучились опционы на акции «Энрона» на общую сумму в 700 тысяч долларов.

Еще более впечатляет «корыстолюбие» Уэнди Грамм, когда в 1998 году она продала все имеющиеся у нее акции «Энрона» на общую сумму 207 тысяч долларов. Но и этого показалось мало, поэтому она обратилась к руководству компании с просьбой, чтобы в дальнейшем с ней расплачивались за работу в Совете директоров не акциями, а наличными. Так, мол, будет этичней и удастся избежать конфликта интересов, накануне прямого участия мужа, сенатора Фила Грамма, в дебатах по национальной энергетической политике. Святая простота!

Все бы ничего, но только время для продажи акций «Энрона» было выбрано самое «подходящее», прямо-таки выдающее инсайдера, посвященного в тайны корпоративной жизни. Как только Уэнди продала акции, те не просто пошли вверх, а буквально уподобились извержению вулкана [42]. Что не удивительно — в 1999 году полным ходом заработали финансовые схемы Энди Фастова. Поразительно, но и на этот раз золотой дождь пролился мимо Граммов. Интересно, почему же никто не предупредил добрую соратницу Уэнди о грядущем преуспеянии?

В свете всех этих фактов особо умиляет решение комиссии Конгресса допросить Уэнди Грамм с целью узнать, было ли ей заранее известно о финансовых проблемах «Энрона»! Ведь Уэнди являлась не только членом Совета директоров, но и входила в аудиторский комитет, который скрупулезно отслеживал деловую активность компании. Однако похоже, что, вопреки тайным знаниям, Граммы не воспользовались инсайдерской информацией. «Постеснялась»,  — скажет оптимист. «Побоялась»,  — возразит скептик.

В обвинительной речи «четвертой власти» против Уэнди Грамм, как вы помните, фигурируют еще и 50 тысяч долларов, которые Кеннет Лей якобы пожертвовал (а на самом деле дал, мол, взятку за услуги) родному университету Уэнди Грамм [43]. Даже не знаю, как это комментировать, — какой-то неприличный удар ниже пояса. Почему бы тогда не вспомнить о многих сотнях тысяч долларов, которые Лей пожертвовал хьюстонскому музею Холокоста? Ведь их тоже можно представить в виде компенсации за услуги Энди Фастова. Еще пикантнее смотрится «взятка», данная Кеннетом Леем онкологическому «Центру Андерсена», куда семья председателя правления «Энрона» пожертвовала за период с 1993 года полтора миллиона (!!!) долларов и еще обещала 600 тысяч в ближайшие два года [44]. Интересно только — за что давалась «взятка»? По логике «четвертой власти» — за услуги. И в чем же эти услуги состояли? Не приведи господи, если по профилю.

Теперь поговорим о другом семействе, пострадавшем от близости к «Энрону», — Белферах. В данном случае материальные потери достигли таких запредельных размеров, что даже жестокая «четвертая власть» не позволила себе злорадства. Еще бы: большие деньги — это святое! Не чета каким-то пенсионным сбережениям академической дамы. Но есть и еще один важный момент: речь идет о святая святых — бруклинских столпах общества. Показательно название статьи в «Нью-Йорк Таймс», посвященной трагедии Роберта Белфера: «Преданность «Энрону» обходится нью-йоркской семье в миллиарды. Член Совета директоров держал акции до самого горького конца». Так и хочется прокомментировать: «Ну и дурак!» Потом задумался: «Разве могут Белферы — великие Белферы — быть дураками?» Судите сами.

Роберт Белфер, один из директоров «Энрона» и самый крупный частный держатель акций Левиафана, потерял ДВА МИЛЛИАРДА ДОЛЛАРОВ! Да-да, два миллиарда. Именно столько стоили ценные бумаги «Энрона», находившиеся в собственности семьи Белферов, в начале 2001 года. Теперь они ничего не стоят. В буквальном смысле — ничего. Когда «Энрон» объявил о банкротстве 2 декабря 2001 года и его акции обесценились на глазах, основатель династии Белферов не просто перевернулся в гробу, а превратился в ротор.

Нет, не о таком будущем мечтал молодой торговец куриным пером Артур Белфер, когда в начале тридцатых годов благополучно перебрался из Польши в свободный город Нью-Йорк, где его талантов хватило для создания семейной империи в трех поколениях. Империи, конечно, не перьевой, а нефтяной. Случалось, разумеется, вспоминать и старое ремесло: какое-то время Артур поставлял пуховые спальные мешки для вооруженных сил США. Однако уже в начале 50-х определился конек: сперва пенорезина, а затем нефть и недвижимость.

Прорыв случился в начале 60-х, когда удачные вложения в нефтяные разработки в Перу обернулись золотым дождем. В 1962 году семейный бизнес Belco Petroleum становится публичной компанией и котируется на Нью-Йоркской фондовой бирже. С 1965 года во главе Belcoстановится сын Роберт.

В начале 80-х в государстве Перу запахло жареным, и обладающие выдающимся историческим чутьем Белферы стали энергично подыскивать покупателя для своих нефтяных вышек. Такой покупатель вскорости объявился. Им стал… Inter North, папа «Энрона»! В 1983 году Inter North выкупил Belco Petroleum со всеми его нефтяными разработками в Скалистых горах, Канаде и Перу. А еще через два года армия Перу захватила собственность Belcoи национализировала ее. Ну да какая разница? Теперь-то все это принадлежало подразделению HNG Inter North. За продажу Belcoсемья Белферов выручила бумаги спрева Inter North, а затем и «Энрона». И бумаги были не простые, а золотые — в прямом смысле слова: особого класса preferreds [45], по которым начислялись очень высокие дивиденды. К тому же в любой момент их можно было обменять на обыкновенные акции из расчета 1 к 27. В общей сложности Роберту Белферу принадлежало 1,18% обыкновенных акций «Энрона» и 17,02% — привилегированных [46].

В 1986 году произошло слияние всех нефтегазовых подразделений «Энрона», и на свет появился Enron Oil & Gas. До этого времени Роберт Белфер числился президентом и председателем правления Belco Petroleum, теперь же ушел в отставку и занялся двумя близкими сердцу делами: благотворительностью и коллекционированием произведений искусства. В основном, деньги передавались в университет Йешива и медицинский колледж Альберта Эйнштейна. Около 6 миллионов долларов Роберт и его жена Рене передали в нью-йоркский музей искусств «Метрополитен» для специальной галереи древнегреческого искусства Belfer Court.

Все это время Роберт Белфер не упускал «Энрон» из виду, проявлял активность в Совете директоров и внимательно присматривался к ускоренной метаморфозе газового гиганта в энергетического трейдера. Видимо, эти процессы произвели на Белфера столь глубокое впечатление, что в 1992 году он учредил собственную энергетическую компанию Belco Oil & Gas Corp. и снова взялся за старое.

Деятельность Belco Oil & Gas была почти целиком завязана на «Энрон». Белфер даже выкупил в 1997 году за 150 миллионов долларов одно из подразделений «Энрона» — Coda Energy. Но самое главное, что Belco Oil & Gas являлся активным участником «Газового Банка» (помните такой?) и хеджировал через «Энрон» все свои сырьевые контракты. Именно на этом поле гений Скиллинга переиграл чутье Белфера по всем статьям. Мы хорошо помним, что по второй половине 90-х цены на нефть и газ были стабильно низкими. Но на рубеже веков они взлетели вверх, и тут-то «Энрон» взял свое за долгосрочную ценовую увязку сырья: в одном только 2000 году Belco Oil & Gas был вынужден компенсировать «Энрону» 34 миллиона долларов по хеджевым соглашениям.

Но даже эти временные потери не заставили Роберта Белфера изменить «Энрону». Видимо, и в самом деле существовала мистическая связь между ним и Левиафаном: даже когда корабль начал тонуть (октябрь 2001 года), славный старпом Белфер не оставил вахты. Он держался до последнего, пока все его два миллиарда долларов не растворились в небытии.

Как тут не вспомнить о мудром индийском учении: когда Belco Petroleum продал Inter North свои перуанские нефтяные вышки буквально на носу национализации, Белферы не только заработали кучу денег, но и изрядно подпортили свою карму. Так что не приходится удивляться, что двадцать лет спустя все отыгралось в обратную сторону.

Впрочем, не будем переживать за почтенное нью-йоркское семейство. Белферы хоть и не в полном, но порядке: у них замечательнейшие апартаменты на манхэттенской Пятой Авеню и хоромы в Саутхэмптоне и Палм Бич. Ведь, помимо вложений в «Энрон», у Роберта и его сына Лоуренса имеются обширные интересы в ряде общесемейных недвижимых проектов, а также солидный пакет акций одного из крупнейших нефтегазовых разработчиков — Westport Resources.

Вот только одна мысль не дает покоя: неужели такие непотопляемые авуары можно взбить на пухе и перьях?

Глава 11. Дабхол и хоббиты

«Индивид, который не рисковал жизнью, может быть, конечно, признан личностью, но истины этой признанности как некоторого самостоятельного самосознания он не достиг».

Георг Гегель. Феноменология духа

1993 год подарил «Энрону» «Джедаи» и Шеррон Уоткинс. Совместное предприятие с калифорнийской пенсионной системой и прием в штат сотрудницы с гипертрофированным талантом упаковывать собственные карьерные амбиции в высокогражданский пафос доноса отлились «Энрону» через восемь лет почище кошкиных слезок.

Но вот интересно, могли бы эти «слезки» стать причиной летального исхода? Общепринятое мнение: «Не только могли, но и — стали. «Энрон» похоронили безответственные манипуляции с внебалансным кредитованием через SPE — «Чуко», LJM и «Рапторы». Именно к этому склоняется большинство аналитиков, журналистов и членов многочисленных комиссий, расследующих дело «Энрона». Хотя, что значит — склоняется? Об этом пишут в американской прессе, говорят на телевизионных шоу. Означает ли оно, что те, кто это пишет и говорит, так же и думает? Вопрос может показаться неуместным применительно к «бастиону мировой демократии». Даже дети малые знают, что в Америке каждый может сказать все, что угодно. Правильно — все, что угодно. Но только не везде, где угодно!

Кстати, это смещение приоритета от quidк quo [47] — большая тайна Нового Мирового Порядка. Сидя в пабе и наливаясь пародией на пиво под названием «Будвайзер», в самом деле, можно говорить все, что угодно. На своей страничке в Интернете, расположенной по адресу с доменом третьего уровня, тоже можно говорить все, что угодно. По крайней мере до тех пор, пока посещаемость сайта не достигнет определенного критического предела. После чего с вами обязательно поговорят, и вы либо смените тематику, либо вам придется подыскивать сервер в более свободном киберпространстве. А вот говорить, что угодно, на страницах прессы — даже не федеральной — об этом и речи быть не может!  — но хотя бы региональной, тут уж — увольте. Нет, вы, конечно, сумеете высказаться — по недосмотру (и на старуху бывает проруха). Но только один раз. А после этого оказывать нежелательное влияние на добропорядочных граждан вам больше не дадут [48].

Предвижу вопрос читателя: «Это на что вы тут намекаете, господин Голубицкий? Уж не на то ли, что внебалансное финансирование не явилось главной причиной банкротства «Энрона»?» Правильно, именно на это и намекаю. Впрочем, дальше намека мы сейчас не пойдем. Всему свое время: есть у меня в запасе еще пара-тройка головокружительных историй из жизни Левиафана, которые я приберег для читателей (один «Дабхол» чего стоит, не говоря о «Рапторе» и LJM!). А уж после и будем делать выводы.

Хотя маленькую зацепочку — так уж и быть — подброшу. Какая-никакая, а все ж информация к размышлению. Так вот: то, чем занимался «Энрон» в «Чуко», LJM и «Рапторах», делают практически все американские компании! Использование целевых компаний для выведения из баланса затратных проектов — норма и правило, а не исключение. Однако почему-то потопили только «Энрон».

Предвижу возражение: «А как же быть с пересмотром отчетности и начислением постфактум расходов в размере миллиарда долларов?» А вы взгляните на 10-Q [49] повнимательней: что мы видим в краткосрочной перспективе? Правильно: убыток в 84 цента на акцию. А в долгосрочной? Для ответа посмотрим на активы компании. И что мы там видим? Да вот что:

Только вдумайся, читатель: одних «заводов, газет, пароходов» у «Энрона» почти на одиннадцать миллиардов долларов! А ведь это не какие-то там виртуальные и ненадежные акции, облигации и долговые расписки, это — самые настоящие и живые газопроводы, электростанции, небоскребы и оптоволоконные коммуникации [50]. Именно на эти активы и рассчитывал Кеннет Лей, когда делал оптимистические прогнозы на будущее: он просто был уверен, что консолидация целевых компаний в баланс «Энрона» — событие хоть и пренеприятнейшее, но не летальное. Лей надеялся выжить. А не выжил. Почему? С какой стати компания с такими активами должна погибнуть? Ведь на американском рынке представлены сотни фирм, у которых нет ничего, кроме долгов. Фирм, которые за все годы своего существования ни разу не показали прибыль, — одни убытки. И при этом ничего с ними не делается: как жили припеваючи, выплачивая многомиллионные зарплаты и бонусы своим топ-менеджерам, так и продолжают жить. А вот «Энрон» похоронили. С чего бы это?

Но и это еще не все: вспомните череду разоблачений, которые последовали сразу же за банкротством «Энрона». Оказывается, практически все американские компании энергетического профиля финансировали затратные проекты точно так же, как и наш герой, — через целевые компании! Да и в других секторах рынка всплыли злоупотребления, вступающие в противоречие с общепринятыми бухгалтерскими принципами (GAAP): чего стоят манипуляции «Ксерокса» с проводкой лизинговых сделок в мексиканском филиале. Нет, мы обязательно разберемся с этой загадкой. Но только чуточку позже. А пока вернемся в 1993 год.

В том году случилось еще одно событие, наполненное куда более глубоким и зловещим смыслом: «Дабхол» — грандиозный энергетический проект «Энрона» в Индии. Хотя правильнее будет сказать — «великий энергетический облом «Энрона» в Индии». Значение его огромно: больше того, если нам удастся понять «Дабхол», мы сделаем решающий шаг к пониманию подлинной причины гибели Левиафана.

«Энрон» в 1993 году существенно расширил географию своей международной экспансии: в марте он подписал соглашение о маркетинге российского газа на европейском рынке, в ноябре заключил сделку на один миллиард долларов по строительству двух электростанций в Турции. Казалось, сами звезды благоволят Левиафану: его турецкий контракт неожиданно лег в фарватере политических игр, поэтому государственный экспортно-импортный банк Америки (Ex-Im Bank) пошел на финансовую поддержку сделки в размере 285 миллионов, а Инвестиционный Совет по частным вложениям за рубежом (Overseas Private Investment Council, OPIC) взял на себя покрытие страховых издержек.

И тут взгляд «Энрона» упал на Дабхол. Предыстория такова: Индия, перманентно испытывающая комплекс великой державы, решила построить самую большую в мире газовую электростанцию. Но, как обычно и бывает у супердержав, денег на строительство не нашлось. Тогда Индия обратилась во Всемирный банк (World Bank), который внимательно изучил проект и отрицательно покачал головой — мол, не дадим. Хайнц Вергин, куратор банка по Индии подписал приговор в апреле 1993 года: «Проект экономически нежизнеспособен».

С чего бы это? Да с того, что против крупнейшей иностранной инвестиции в Индии с самого начала дружно выступили как защитники окружающей среды, так и патриоты (есть там и такие, так что Россия в этом отношении не монополист). Кроме того, у Всемирного банка возникли большие сомнения по поводу надежности потребительской базы, и, надо сказать, как в воду глядели. Дело в том, что, куда ни глянь, проглядывал только один потенциальный покупатель электроэнергии, которую будет производить станция в Дабхоле, — государственная контора Энергетический Совет штата Махараштра (Maharashtra State Electricity Board, MSEB). А что такое государственная контора в странах Востока, Всемирный банк знал не понаслышке. А вот «Энрон» не знал. И американская администрация тоже не знала. На самом деле, конечно, знала, но у них — свои расчеты.

Итак, наш Левиафан заручился поддержкой на федеральном уровне и стал во главе консорциума по строительству и эксплуатации электростанции. Уже знакомый нам OPICпредоставил кредит в размере 160 миллионов долларов, а также «страхование политических рисков» еще на 180 миллионов. Экспортно-импортный банк дал заем на 300 миллионов. Как вскоре узнаем, сам «Энрон» вложил в «Дабхол» еще 1,2 миллиарда собственных денег. В консорциум вошли:

• «Энрон» с долей в 65%;
• General Electric — 10%;
• Строительная компания Bechtel Corp. — 10%;
• MSEB — 15%.

Интересы «Энрона» представляло его подразделение Dabhol Power Company, в котором у «Энрона» был контрольный пакет в 80%. 8 декабря 1993 года Dabhol Power Companyподписал соглашение с Энергетическим Советом штата Махараштра о строительстве и двадцатилетнем праве эксплуатации электростанции в Дабхоле (местечко, расположенное около 170 километров к югу от Бомбея). Левиафан ступил на свою Голгофу.

Общая стоимость проекта составляла 2,9 миллиарда долларов. Помимо электростанции, «Дабхол» включал в себя терминал сжиженного природного газа. Строительство должно было осуществляться в два этапа: первая линия мощностью 740 мегаватт планировалась к запуску в 1997 году (в реальности станция заработала только в 1999-м), вторая — на 1,44 мегаватта — в 2001 (этого вообще не случилось).

Утряска и усушка финансовых деталей и мелких трений растянулись на скромные по меркам азиатской государственности 14 месяцев, и 1 марта 1995 года начались строительные работы. Однако не прошло и полугода, как правительство штата сменилось, и, как водится в Третьем мире, все обязательства и договоренности прежних хозяев были похерены на корню. Первым делом коалиционное правительство Махараштры издало указ 3 августа 1995 года о своем безусловном намерении остановить строительство электростанции и расторгнуть соглашение. Поскольку подобные действия явились вопиющим нарушением обязательств индийской стороны, Dabhol Power Company сразу обратился в арбитражный суд Лондона и параллельно повел жесткие переговоры с властями штата.

7 февраля 1996 года арбитражный суд вынес решение в пользу Dabhol Power Company, и было подписано предварительное соглашение [51] между правительством Махараштры, Dabhol Power Company и MSEB о возобновлении строительства.

В мае 1999 года первая очередь электростанции в Дабхоле дала ток. Как мы помним, в штаб-квартире «Энрона» в Хьюстоне состоялась щедрая раздача премиальных. Все были счастливы, кроме индусов, которые поначалу мечтали о самой большой в мире электростанции, а после того как ее построили, стали мечтать о ее закрытии. MSEB заявил, что цены на электроэнергию Dabhol Power Company установил варварско-колониальные, хотя эти цены и были обговорены изначально в соглашении. Поскольку сразу отказаться от электроэнергии было бы чудовищным моветоном с далеко идущими внешнеполитическими последствиями, то MSEB избрал иную тактику по выдавливанию американского консорциума: сократил квоту закупок, а также стал регулярно задерживать платежи за уже поставленное электричество. Самое ужасное, что «Энрону» просто некуда было податься: MSEB был единственным покупателем! Ну, как тут не вспомнить прозорливость Всемирного банка.

Все это происходило на фоне жесточайших боев с «зелеными», которые постоянно блокировали строительство, организовывали демонстрации протеста и действовали в лучших традициях Greenpeace. «Энрон» сопротивлялся, как умел: ставил на довольствие местных полицейских, и те гоняли «диссидентов», как умели: посредством ночного выволакивания из домов и показательного избиения заправил. В конце концов, «Дабхол» попал под прицел правозащитных организаций. В коммюнике, датированном январем 1999 года, Human Rights Watch пригвоздил «Энрон» к столбу позора: «Dabhol Power Company и стоящий за ней «Энрон» являются прямыми соучастниками творящихся нарушений прав человека. Dabhol Power Company прямо использовал в собственных интересах политику местной власти, направленную на подавление диссидентского движения, которая заключалась в противозаконном запугивании и преследовании руководителей антиэнроновских демонстраций и видных деятелей движения в защиту окружающей среды. Действия полиции варьировали от произвола до применения физической силы». Весело, ничего не скажешь.

Надо признать, Левиафан держался до последнего — продолжал строительство второй очереди. И только в июне 2001 года, когда электростанция была готова на 90%, — сдался. К этому моменту неплатежи MSEB по поставленной электроэнергии достигли катастрофических размеров — 240 миллионов долларов! «Энрону» потребовалось восемь лет, чтобы понять: он ввязался в неравный бой на чужой территории.

Теперь всю свою энергию «Энрон» направил на политическое лоббирование достойного выхода из проекта. Американские СМИ злорадствуют по поводу вмешательства администрации Буша в дело «Энрона» и обвиняют ее в оказании политического давления на свободную Индию в интересах частной компании. И все, мол, потому, что «Энрон» подкупил федеральную власть и пожертвовал аж полмиллиона долларов на избирательную кампанию «Дабью». А между тем у администрации Буша были все основания для прямого вмешательства, поскольку государственные подразделения (Экспортно-импортный банк и Инвестиционный Совет по частным вложениям за рубежом) сами завязли в «Дабхоле» по самые уши: как читатель помнит, их участие в проекте составило нешуточные 640 миллионов долларов. А это ведь денежки налогоплательщиков.

По сообщению New York’s Daily News, 27 июня 2001 произошла встреча Дика Чейни с Соней Ганди, главой оппозиционной индийской партии Конгресса. Якобы американский вице-президент попытался помочь «Энрону» получить 64 миллиона долларов — часть долгов MSEB. За три дня до этой встречи Чейни общался с Кеннетом Леем на энергетическом форуме в Бивер Крик, штат Колорадо. Однако, по уверению Дженнифер Миллеруайз, пресс-секретаря Чейни, «ни один представитель «Энрона» не просил вице-президента затрагивать тему «Дабхола» на встрече (с Ганди — С.Г.)». Дженнифер также сообщила, что ее босс поднял единственный вопрос — о дальнейшей судьбе «Дабхола», а не о деньгах «Энрона». Что ответила Соня Ганди — неизвестно.

14 сентября 2001 года Кеннет Лей самостоятельно отправил письмо президенту Индии Аталу Бихари Ваджпаи с просьбой выкупить долю «Энрона» в «Дабхоле» за 1,2 миллиарда долларов (себестоимость строительства) и 1,1 миллиард долговых обязательств перед оффшорными кредиторами. Как писал Лей: «Мне кажется, 2,3 миллиарда долларов — исключительно разумная цена по сравнению с размером судебного иска». Судебные иски «Энрона» к индийской стороне по «Дабхолу» составляли на тот момент 4 миллиарда долларов.

Пойти на такие уступки патриарха «Энрона» принудило катастрофическое падение акций компании после ухода Скиллинга в августе 2001 года: с 90 ATH [52] до 32 долларов за штуку в начале сентября. Как вы думаете, что ответил Ваджпаи? Правильно — ничего. Впрочем, у председателя правления «Энрона» все равно не было никаких шансов узнать великую тайну экзотических цивилизаций: «Возвращать 2,3 миллиарда долларов долга, конечно, лучше, чем четыре, однако много хуже, чем… ничего!»

Не прекращалось лоббирование интересов американских компаний в Дабхоле и со стороны государственных пострадальцев — в первую очередь, Инвестиционного Совета по частным вложениям за рубежом. Накануне встречи Джорджа Буша 9 ноября 2001 года с премьер-министром Индии Аталом Бихари Ваджпаи, OPIC буквально умолял «Дабью» поднять вопрос о безвыходной ситуации, сложившейся вокруг электростанции в Дабхоле. Однако юридические консультанты Белого Дома наложили на этот вопрос вето, назвав две причины: во-первых, президенту негоже опускаться до уровня каких-то частностей; во-вторых, советник президента по экономике Лоренс Линдси также не имеет права вступаться за «Энрон», хотя и по более приземленным причинам: в свое время он работал консультантом в «Энроне» и получал там зарплату (за два года — сто тысяч). Оба мотива, как мне кажется, просто надуманы: есть миллион примеров, когда американские президенты поднимали и несравненно менее существенные вопросы на своих переговорах. Думаю, все дело в жесточайшем прессинге, который оказывали американские СМИ на Джорджа Буша и его администрацию, постоянно апеллируя к связям между ними и руководством «Энрона».

Как только стало ясно, что Буш не будет заниматься «Дабхолом», «Энрон» потерял последнюю надежду и выбросил белый флаг: 8 ноября 2001 года компания подала документы в Комиссию по ценным бумагам и биржам, в которых пересматривалась финансовая отчетность прошлых периодов и начислялись убытки в размере 586 миллионов долларов.

Случилось то, что и должно было случиться: индусы не пошли ни на какие уступки, Дядюшка Сэм не защитил своего верноподданного, «Энрон» обанкротился, а Dabhol Power Company распустил сотрудников по домам по причине полной невозможности найти выход из положения, при котором MSEBне платит по долгам и не покупает новую электроэнергию.

Итак, подведем итоги. Замечательное «кидалово по-восточному» увенчалось успехом, а приключения «Энрона» в Дабхоле получили все шансы войти в учебники в качестве хрестоматийного примера того, как не нужно вести дела на незнакомых экономических пространствах. Однако, ошибки «Энрона» сами по себе нас не интересуют. Куда важнее определить их генезис. Что заставило «Энрон» с таким упрямством реализовывать свои бизнес-модели в далекой Индии? Ведь с самого первого дня было очевидно, что «Энрон», по меньшей мере, is not welcome [53] и его присутствие, вопреки позе благодетеля, раздражает добрую половину обитателей штата Махараштра. Однако Левиафан ломился в закрытую дверь до тех пор, пока не расшиб себе лоб. Создается впечатление, что на сцене незримо присутствует некая неодолимая сила, которая подавляет и корпоративную, и индивидуальную волю «Энрона» и его руководителей.

При первой же попытке обобщения нас ожидает большой сюрприз! Оказывается, практически все случаи американской экономической и культурной экспансии развиваются по аналогичному — дабхольскому — сценарию! Значит, дело не в «Энроне», а где-то в самой «консерватории». Но где? Кажется, мне удалось нащупать ответ.

Всеобщая американская «консерватория» — это неистребимый дух миссионерства, желание всех и вся учить тому, что единственно правильно и верно. Об этом духе мы уже говорили подробно во второй главе книги. Продолжим этот разговор под несколько иным углом. В самом миссионерстве ничего предосудительного нет, мало ли по свету ходит проповедников? Но американский вариант представлен в некоей синтетической форме, которая как-то уж очень антипатична и вызывает повсеместную аллергию. И вот почему.

Американское миссионерство — это соединение представлений о собственной исключительности и лучшей природе, позаимствованное из иудаизма, и энергии навязывания своей воли окружающим, свойственной протестантизму. Возьмите правоверного еврея: он искренне полагает, что лучше всех гоев, и такое радостное открытие помогает ему выживать в условиях повсеместного отторжения (того, что называется универсальным антисемитизмом). Однако при этом еврей не пытается исправлять окружающих и переделывать их на собственный лад: «Мы — такие, какие есть, и вы тоже — такие, какие есть». Теперь представьте, что подобное чувство первородства дополняется неутомимым желанием поднять окружающих до «высот» собственного «Я». Получится Мартин Лютер на коне, сеющий повсеместно мечом и огнем «светлое, чистое и разумное» и при этом не перестающий долдонить о собственном превосходстве. Представили? Замечательно, а теперь знакомьтесь — это и есть «Энрон» в Индии (да и по всему остальному свету). А вот — его братья-близнецы, борющиеся с собственным представлением о том, что такое терроризм, в самых отдаленных уголках планеты.

Впрочем, все это старо, как мир. Прототип американского борца за собственный образ Добра и Зла — библейский Иосиф. Помните чудесный сон, которым любимый сын Иакова решил обрадовать своих братьев? Вот он в художественном апокрифе Томаса Манна: «Я видел нас всех в поле, где мы, сыновья Иакова, все вместе убирали пшеницу. Но это было не наше поле, а другое, удивительно чужое. Но мы об этом не говорили. Мы молча работали, сначала жали, а потом вязали снопы». Очень символичный и показательный момент — чужое поле! И далее: «Когда мы связали свои снопы, каждый по снопу, мы оставили их и, словно нам больше нечего было делать, пошли прочь, ничего друг другу не говоря. Не успели мы сделать двадцать или, может быть, сорок шагов, как Рувим оглянулся и молча указал рукой на то место, где мы вязали снопы. Да, Рувим, это был ты. Мы все остановились и, заслонясь от солнца, стали глядеть туда. И что же мы видим? Мой сноп совершенно прямо стоит посредине, а ваши — стоят кругом и кланяются моему снопу, да-да, они все кланяются и кланяются, а он все стоит и стоит».

Очень мило, не правда ли? А как приятно было братьям слушать Иосифа, особенно после того как они отпахали весь день в поле, а Иосиф проспал дома, где ему и привиделся волшебный сон, которым он поспешил осчастливить родственников. Думаю, читатель помнит, что сделали братья с Иосифом: сначала отмолотили, а потом продали в рабство. А Иосиф все не переставал удивляться: «За что?» Не перестают удивляться и американцы.

Причем недоумевают искренне, на грани дурашливости: «За что нас так не любят во всем мире?» А в результате? В результате мы имеем ровным счетом то, чем заканчивались все американские экспансии: в Корее, во Вьетнаме, в Сомали. Или в облегченной форме: разбитые витрины Макдональдсов по всему миру, сжигание звездно-полосатого флага, история «Энроновского» «Дабхола», на худой конец! Кому ж понравится, когда постоянно учат уму-разуму и при этом напоминают о второсортности?

Нам остается описать последнюю грань индийской трагедии «Энрона». Грань, на первый — и даже на второй!  — взгляд, скрытую, но тем ценнее она для нашей конечной цели — разгадки тайны мертвого Левиафана. Сначала зададим абстрактный вопрос: «Может ли синтетическое миссионерство добиться успеха в принципе?» А теперь — более приземленно: «Был ли шанс у «Энрона» добиться успеха в Дабхоле?» Ответ: теоретический шанс, конечно, был. Есть множество примеров в мировой истории, когда победители успешно навязывали собственную волю побежденным, и побежденные либо адаптировались, либо исчезали навеки с лица Земли. Скажу больше: навязывание собственной воли — один из основополагающих принципов человеческого поведения.

Лучше всех об этом рассказал Георг Гегель в главе «О господстве и рабстве» своего нечеловеческого труда «Феноменология духа» («нечеловеческого» из-за невозможности для простого смертного прочитать его от начала до конца). Идея Гегеля: когда встречаются два «самосознания», происходят неизбежное столкновение и борьба за доминирование. Решается вопрос: «Кто смирится с ролью Раба (Knecht), а кто станет Господином (Herr)?» Эта коллизия универсальна для любой исторической и социальной ситуации, поэтому применима как к карьерному росту Шеррон Уоткинс и противоборству «Энрона» с властями штата Махараштра, так и к распределению ролей во время семейного ужина на твоей, читатель, кухне (кто-то будет мыть посуду, а кто-то кидаться солонкой).

Ясно, что и «Энрон», и американское синтетическое миссионерство в целом полагают себя Господами. Да и решимости навязывать собственную волю им не занимать. Так как насчет практического шанса на успех? Ответ дает Гегель, определяя качества, необходимые для доминирования: для того чтобы стать Господином, нужно ставить власть и независимость выше собственной жизни. Раб выбирает выживание любой ценой, и поэтому он Раб. Господин готов идти до конца, и поэтому он Господин.

Вот, собственно, и вся разгадка: в американском миссионерстве есть все, что нужно для доминирования, кроме самого главного — готовности идти до конца в своей борьбе за утверждение своих принципов и идеалов. Ни один американский миссионер не готов пожертвовать жизнью. Причем не обязательно в прямом смысле слова: до этого обычно дело вообще не доходит. Главное, иметь то, что сами американцы именуют гордым словом «balls» [54], и дать понять окружающим, что вы готовы пойти до конца. Вот этих-то ballsв американском синтетическом миссионерстве и нет. А раз нет, то заключительным аккордом всегда звучит сублимационный мотив обиды: «Ну вот! Мы тут старались для вашего же блага, а вы не хотите. Как же вы сами не понимаете, что правы не вы, а мы?»

Если бы в этом месте я поставил точку, то перестал бы себя уважать. Потому что получилась бы историческая неправда и подтасовка. В реальности американское синтетическое миссионерство — на порядок более тонкое явление, не укладывающееся в абстрактные колодки гегелевской мысли. Достаточно одного примера.

Два года назад я написал статью под названием «Неожиданная дихотомия войны», посвященную варварской бомбардировке Белграда — очередному подвигу американского миссионерства. В той статье я впервые поднял тему «balls» и процитировал Элиезера Воронель-Дацевича, профессора израильского университета Бар-Илан: «Представим себе бомбы, падающие на Нью-Йорк, толпы мечущихся в ужасе «белых воротничков», бесконечные схватки благородных васпов за обладание сортиром, водопроводом и дефицитными прокладками «Олвайс», без которых нельзя жить, огромную вереницу беженцев в центральные штаты, потрясающий спрос на средства от поноса, жуткие крики с требованиями «немедленно прекратить этот кошмар», и дорогих наших политкорректных афроамериканев, разбивающих под шумок витрины супермаркетов. Чтобы победить Америку, нужен какой-нибудь Шамиль Басаев, который взорвет пару роддомов, и война окончена».

Получилась жуткая цитата, поскольку спустя полтора года модель Воронеля воплотилась в реальных событиях 11 сентября 2001 года. И — вот чудо! Ничего из того, что так самозабвенно живописал израильский профессор, не случилось: вместо «схваток благородных васпов за обладание сортиром» простые ирландские парни пошли в огонь без лишних слов и пафоса, где обняли смерть под руинами небоскребов. Так сама реальность внесла коррекцию в очередную идеальную конструкцию.

А теперь самое потрясающее: события 11 сентября никак не следовали классической модели миссионерства, но это вовсе не означает, что модель исчезла: Америка проявила стоический героизм, оправилась от шока и… снова принялась за свое: учить остальной мир уму-разуму и правильному представлению о том, что такое хорошо и что такое плохо. Казалось, после собственного страдания появится понимание страдания других, но — нет! Ничего этого не случилось, договорились даже до того, что назвали самоубийц-террористов трусами. И сами поверили в эту глупость. Хотя человек, с улыбкой идущий на смерть, может быть кем угодно, даже отъявленным негодяем, но только не трусом.

О чем это говорит? О том, что не существует единой американской модели поведения, как не существует и единой американской парадигмы мировосприятия. В разных обстоятельствах оказываются задействованными разные социальные слои населения и, соответственно, включаются различные поведенческие модели. В мирных условиях доминирует синтетическое миссионерство: «Энрон» строит электостанции в Индии вопреки желаниям местного населения, ему дают по носу, и в конце концов он удаляется восвояси несолоно хлебавши.

Другое дело — экстремальные ситуации, когда затрагивается вопрос национального выживания. Как только они наступают (11 сентября!), синтетическое миссионерство и его фигуранты отодвигаются на задний план, а на сцене появляются героические и самоотверженные хоббиты из толкиенского Среднеземья и скромно выполняют отведенную им роль защиты отечества: без морализаторства, тошнотворной риторики и навязывания своего мировидения. Затем снова наступает мир, хоббиты расходятся по рабочим местам — полицейским участкам, пожарным частям, строительным площадкам, а вакантное место идеологической среды тут же захватывают традиционные миссионеры и продолжают прерванное дело — поучать остальной мир. Многолика Америка. Америка и Америца. Левиафан и хоббиты. И этим она прекрасна.

Эпилог, переходящий в пролог

Когда эта книга готовилась к печати, случилось важное событие в деле «Энрона». 8 июля 2004 Кеннет Лей добровольно сдался агентам ФБР в Хьюстоне. Ему предъявлены обвинения по 11 пунктам, в том числе в заговоре, обмане акционеров и государства. «Совокупность» тянет на 175 лет тюрьмы и 5 миллиардов долларов штрафа. «Плохо контролировать менеджемент — еще не преступление»,  — заявил «дедушка» на пресс-конференции по случаю надевания наручников. Согласятся ли с ним американское правосудие, 30 тысяч служащих «Энрона», оставшихся без работы, и сотни тысяч инвесторов, потерявших свои деньги? Вряд ли. Как маловероятно и то, что в процессе не всплывут в неприятном контексте очень громкие имена, включая самого Джорджа Буша, автора милого прозвища «Паренк Кенни». Да и происходит это всё, как ни странно, накануне президентских выборов в США.

---

[1] Следует иметь в виду, что «Энрон» активно развивал и другие отрасли, например, ветряную энергетику и системы водоснабжения (в сентябре 1998 годы Azurix, подразделение «Энрона», приобрела Wessex Water, британскую компанию, поставляющую 375 миллионов литров воды в день потребителям на юге Англии).