038. Хорошего человека найти нелегко

Фланнери О’Коннор

Хорошего человека найти нелегко
(A Good Man Is Hard To Find)

перевод Сергея Голубицкого

Бабушка не хотела ехать во Флориду. Она хотела навестить старых друзей в восточном Теннеси и использовала каждый удобный случай, чтобы отговорить Бэйли. Бэйли – ее единственный сын, с которым она жила. Бэйли сидел на крае стула у стола, склонившись над оранжевыми страницами спортивного раздела Journal. “Только погляди, Бэйли, – сказала бабушка, – вот тут – почитай!” Одной рукой она упиралась себе в бок, а другой потрясала газетой над лысиной сына. “Тут про этого парня, Изгоя, которому удалось бежать из федеральной тюрьмы во Флориде. Ты почитай – тут вот написано, что он делал со своими жертвами. Почитай-почитай. Я бы на твоем месте никогда не повезла детей туда, где на свободе разгуливает такой бандит. Меня бы совесть заела”.

Бэйли продолжал читать, так что бабушке пришлось переключиться на невестку, молодую женщину в слаксах с широким и невинным, как капустный лист, лицом. На голове невестки был повязан зеленый платок, оба конца которого торчали на макушке, как кроличьи уши. Она сидела на софе и скармливала малышу абрикосы из консервной банки. “Дети уже были во Флориде, – начала пожилая леди, – вы бы лучше повезли их куда-нибудь в другое место для разнообразия, чтобы они повидали разные края и росли образованными. Они ведь никогда не были в восточном Теннеси”.

Невестка, казалось, ее не слышала, однако восьмилетний Джон Уэсли, крепыш в очках, ответил: “Раз ты не хочешь ехать во Флориду, почему бы тебе не остаться дома?” Джон Уэсли со своей младшей сестрой Джун Стар разглядывали комиксы на полу.

“Да она не останется дома, даже если ей предложат стать королевой на день”, – сказала Джун Стар, не поднимая своей золотоволосой головки. 

“Ишь ты, ну а как вы поступите, если этот бандит, Изгой, вас схватит?” – спросила бабушка.

“Я ему морду набью”, – ответил Джон Уэсли.

“Она дома не останется даже за миллион баксов”, – сказала Джун Стар. – Все боится, как бы чего не пропустить. Тащится за нами, куда бы мы ни поехали”.

“Погляди у меня, мисс, – сказала бабушка. – Не забудь только про свои слова, когда в следующий раз попросишь завить тебе волосы”.

Джун Стар ответила, что волосы у нее и так вьются, от природы.

На следующее утро бабушка первой села в машину, приготовившись к поездке. В углу сиденья она поставила свой большой черный чемодан, похожий на голову гиппопотама, а под него спрятала корзинку с Питти Сингом, своим котом. Она не собиралась оставлять животное одно дома на целых три дня, потому что кот очень бы скучал, да и вообще мог потереться о газовый вентиль и отравиться. Ее сыну, Бэйли, очень не нравилась идея останавливаться в мотеле вместе с животным. 

Бабушка сидела в центре заднего сиденья, Джон Уэсли и Джун Стар – по обе от нее стороны. Бэйли и невестка вместе со своим грудничком сели впереди. Выехали из Атланты в восемь сорок пять, одометр машины показывал 55 890 миль. Бабушка записала эту цифру, подумав, что будет интересно по возвращении посчитать, сколько всего миль они проехали. Через двадцать минут они уже добрались до окраины города.

Пожилая леди устроилась поудобнее, сняла белые хлопчатобумажные перчатки и положила их вместе со своей сумочкой на полку перед задним стеклом. Невестка была в неизменных слаксах, с зеленым платком на голове, бабушка – в темно-синем платье в белую горошину, на голове – темно-синяя соломенная морская шляпа с белыми фиалками, прикрепленными к ленте. Воротничок и манжеты были оторочены белыми кружевами, на лацкан она приколола букетик тряпичных фиалок с маленьким конвертиком. Случись авария, всякий, кто найдет ее мертвой на шоссе, сразу поймет, что она была леди.

Бабушка сказала, что день будет хорошим для поездки, не слишком жарким и не слишком прохладным. Она напомнила Бэйли, что ограничение скорости – 55 миль в час, а дорожные полицейские прячутся за рекламными щитами и в небольших зарослях вдоль дороги, а затем сразу кидаются наперехват прежде, чем успеешь снизить скорость. Бабушка комментировала интересные детали пейзажа: Каменная Гора; голубой гранит, в некоторых местах опоясывающий шоссе с обеих сторон, обочины из красной блестящей глины, слегка подернутой фиолетовым цветом; обильный урожай разных культур, растянутый зелеными кружевными полосами. Деревья наполнились посеребренным солнечным светом, и даже самые захудалые из них играли в лучах. Дети читали комиксы, а их мать погрузилась в сон.

“Давайте проедем Джорджию побыстрее, чтобы не смотреть на нее долго”, – предложил Джон Уэсли.

“Если б я была маленьким мальчиком, – сказала бабушка, – я бы не стала говорить так о штате, в котором родилась. В Теннеси есть горы, зато в Джорджии – красивые холмы”.

“Теннеси – это отстойник для деревенщины, – сказал Джон Уэсли, – а Джорджия – такой же конченный штат”.

“Это точно”, – согласилась Джун Стар.

“В мои годы, – сказала бабушка, сжимая свои тонкие, подернутые венками пальцы, – дети с большим уважением относились к своим родным штатам, родителям, да и ко всему остальному. Люди тогда были правильными. Ой, только посмотрите на эту милую маленькую мартышку! – воскликнула бабушка и указала на черномазого малыша, стоящего у дверей лачуги. – Какая хорошая получилась бы картина!”

Все повернулись и стали смотреть на негритенка в заднее стекло машины. Он помахал в ответ.

“У него нет шортов”, – сказала Джун Стар.

“Да, вроде нет, – бабушка объяснила: – понимаешь, у маленьких ниггеров в деревне нет многих вещей, к которым мы привыкли. Если б я умела рисовать, я бы его обязательно нарисовала”.

Дети обменялись комиксами.

Бабушка предложила подержать младенца, и невестка передала его с переднего седенья. Бабушка посадила малыша на колени, стала слегка подбрасывать и рассказывать о вещах, мимо которых они проезжали. Она закатывала глаза, кривила гримасой рот и приближала свое сморщенное худое лицо близко-близко к бесцветному гладкому личику младенца. Время от времени он выдавал ей в ответ рассеянную улыбку. Они проехали мимо широкого хлопкового поля, в центре которого, словно островок за оградой, возвышались пять-шесть могил. “Смотрите, кладбище! – указала бабушка. – Это старинный семейный погост. Он принадлежал плантации.”

“А где плантация?” – спросил Джон Уэсли.

“Унесенная ветром, – сострила бабушка, – ха-ха!”

Когда дети просмотрели все захваченные в дорогу комиксы, они развернули завтрак и съели его. Бабушка съела сэндвич с арахисовым маслом и одну маслину, при этом не позволила детям выбросить в окно пустую коробку и бумажные салфетки. Когда совсем не осталось никаких развлечений, стали выбирать тучи на небе и угадывать, какой предмет они напоминали. Джон Уэсли выбрал тучу, похожую на корову, и Джун Стар сказала: “Корова”, а Джон Уэсли сказал: “Нет, машина”. Джун Стар закричала, что он нечестно играет, и они принялись колотить друг друга прямо через бабушку.

Бабушка обещала рассказать детям историю, если они угомонятся. Когда бабушка рассказывала истории, она закатывала глаза, качала головой и выглядела очень драматично. Однажды, когда она была молодой девушкой, за ней ухаживал Мистер Кевин Уильямс Шайнингтон из Джаспера, штат Джорджия. Он был очень красивым молодым человеком и джентльменом. Каждую субботу после обеда он привозил ей арбуз, на котором вырезал свои инициалы – К.У.Шай. Однажды мистер Шайнингтон привез арбуз, но дома никого не оказалось, тогда он оставил его у калитки, а сам вернулся в Джаспер на своей двуколке. Бабушке тогда так и не удалось отведать подарок мистера Шайнингтона, потому что мимо калитки проходил негритенок и, прочитав “КУШай”, арбуз съел!

История рассмешила Джона Уэсли так, что он хохотал до упаду. Джун Стар рассказ совсем не понравился. Она сказала, что никогда не выйдет замуж за человека, который будет ей только приносить арбузы по субботам. Бабушка возразила, что очень жалеет, что не вышла замуж за мистера Шайнингтона, потому что он был настоящим джентльменом. И еще он приобрел акции Кока-Колы первого выпуска и умер всего несколько лет назад очень состоятельным человеком.

Они остановились у Башни, чтобы поесть сандвичей на гриле. Башня была наполовину деревянная, наполовину оштукатуренной пристройкой у заправочной станции вместе с танцевальным залом на окраине Тимоти. Толстяк по имени Красный Сэмми Окорок содержал Башню. На самой Башне, вокруг нее, а также на расстоянии мили в обоих направлениях шоссе висели рекламные щиты: “ОТВЕДАЙ ЗНАМЕНИТЫЙ ШАШЛЫК КРАСНОГО СЭММИ. НИКТО НЕ СРАВНИТСЯ СО ЗНАМЕНИТЫМ КРАСНЫМ СЭММИ! КРАСНЫЙ СЭМ! ТОЛСТЯК СО СЧАСТЛИВОЙ УЛЫБКОЙ. ВЕТЕРАН! КРАСНЫЙ СЭММИ – ВАШ ЧЕЛОВЕК!”

Красный Сэмми лежал на асфальте недалеко от Башни, засунув голову под грузовик. Серая мартышка не более фута ростом, привязанная к мыльному дереву, пищала поблизости. Как только мартышка заметила, что дети выпрыгнули из машины и кинулись в ее сторону, она тут же взметнулась на самую высокую ветку дерева.

Башня оказалась длинным темным помещением, в одном конце которого была стойка, в другом – столы, посередине – место для танцев. Они уселись за дощатый стол рядом с никелодеоном. К ним подошла, чтобы принять заказ, жена Красного Сэма, долговязая, обожженная солнцем женщина, чьи глаза и волосы были светлее ее кожи. Невестка опустила 10 центов в никелодеон, заиграл “Вальс из Теннеси”. Бабушка сказала, что под этот мотив ей всегда хотелось танцевать. Она спросила Бэйли, не потанцует ли он с ней, но тот, казалось, смотрел сквозь нее. Бэйли не обладал от природы жизнерадостностью своей матери, а поездки вообще действовали ему на нервы. Карие глаза бабушки излучали свет. Она покачивала головой из стороны в сторону и делала вид, что танцует, сидя на стуле. Джун Стар попросила поставить что-нибудь, подо что она смогла отбить чечетку, и ее мать, опустив еще одну монетку, заказала быструю музыку. Джун Стар вышла в центр зала и принялась отбивать чечетку.

“Разве она не прелесть? – сказала жена Красного Сэма, склонившись над барной стойкой. – Ты бы хотела стать моей маленькой дочкой и жить с нами?”

“Конечно, не хотела, – ответила Джун Стар. – Я бы в таком гиблом месте не согласилась жить и за миллион баксов!” – И побежала обратно к столу.

“Ну разве она не прелесть?” – повторила хозяйка, растянув рот в вежливой улыбке.

“Как тебе не стыдно!” – зашикала бабушка.

Красный Сэм вошел в помещение и приказал жене не разваливаться на стойке, а лучше поспешить с заказом посетителей. Его штаны цвета хаки висели на бедрах, над ними, словно курдюк, нависал живот. Он подошел поближе и присел за соседним столом, издав нечто среднее между вздохом и йодлером . “Никому нельзя верить, – сказал он. – Никому. – Он отер серым платком свое красное потное лицо. – В наши дни не знаешь, кому доверять. Разве не так?”

“Люди уж точно не такие приличные, как раньше”, – сказала бабушка.

“Два парня приезжали на прошлой неделе, – сказал Красный Сэмми, – на “Крайслере”. Старая потрепанная машина, но хорошей модели. Да и парни выглядели приличными. Сказали, что работают на мельнице, ну я и отпустил им бензин в кредит… Зачем я это сделал?”

“Потому что вы – хороший человек!” – воскликнула бабушка.

“Да, мэм, думаю, это так”, – эта мысль как будто поразила Красного Сэма.

Его жена принесла заказ – все пять тарелок сразу и без подноса: по две в каждой руке, еще одна балансировала на запястье. “Нет ни одной души в этом мире, созданном Господом, которой можно довериться. Всем без исключения”, – повторила она, глядя на Красного Сэмми.

“Вы читали об этом преступнике, Изгое, который сбежал?” – спросила бабушка.

“Вот уж не удивлюсь, если он нападет на наше заведение, – сказала жена Красного Сэмми. – Если он прознает про Башню, не удивлюсь, если он к нам наведается. Пусть себе узнает, что в нашей кассе только два цента денег, вот уж не удивлюсь, если он…”

“Давай завязывай, – сказал Красный Сэм. – Пойди принеси людям “Кока-Колу”. Женщина отправилась за остальным заказом.

“Хорошего человека найти нелегко, – сказал Красный Сэмми. – Все катится в пропасть. Помню, было время – двери не запирали, не то что сейчас!”

Он и бабушка стали обсуждать лучшие времена. Пожилая леди сказала, что во всем виновата Европа. Она сказала, что Европа относится к нам, как к денежному мешку. Красный Сэмми сказал, что об этом и спорить не приходится, именно так и обстоят дела. Дети выбежали на улицу под белое палящее солнце и рассматривали мартышку на мыльном дереве. Мартышка отлавливала на себе блох и тщательно процеживала каждую между зубов, слово деликатес.

Горячим полуднем они двинулись дальше. Бабушка дремала урывками, пробуждаясь каждые пять минут от собственного храпа. Сразу за Тумсборо она очнулась и явственно вспомнила находящуюся по соседству старую плантацию, которую она посещала в молодости. Она сказала, что у дома шесть белых колонн вдоль фасада, дорога, ведущая к дому, вся усажена дубами, а справа и слева от фасада росли два увитых плющом маленьких деревца, под которыми она отдыхала со своим кавалером после прогулок по саду. Бабушка даже вспомнила дорогу, которая вела от шоссе к дому. Она знала, что Бэйли не согласится тратить время на то, чтобы рассматривать старый дом, но чем больше она рассказывала, тем больше ей хотелось еще раз побывать там и убедиться, что маленькие деревья-близнецы все еще росли. “В том доме есть потайная стена, – сказала она лукаво: ей и самой хотелось верить в то, что она говорит. – Ходили слухи, все семейное серебро спрятали за этой стеной, когда наступал генерал Шерман, но серебра так и не нашли…”

“Эй! – воскликнул Джон Уэсли. – Поехали поглядим! Мы сорвем всю деревянную обшивку и найдем клад! Кто там живет? Где нужно свернуть с шоссе? Пап, давай заедем в то место!”

“Мы никогда не видели дома с потайной стеной, – закричала Джун Стар. – Поехали в дом с потайной стеной! Ну пап, давай поедем в дом с потайной стеной!”

“Отсюда недалеко, я знаю дорогу, – сказала бабушка. – Не более двадцати минут”.

Бэйли продолжал смотреть на дорогу перед собой. Его челюсть выдавалась, как подкова. “Нет”, – сказал он.

Дети принялись плакать и кричать, что хотят посмотреть на дом с потайной стеной. Джон Уэсли лягнул ногой переднее сиденье, а Джун Стар нависла над своей матерью и стала канючить прямо у нее над ухом о том, что им никогда не позволяют развлечься на каникулах и делать то, что ИМ хочется. Младенец тоже начал кричать, и Джон Уэсли пнул переднее сиденье так сильно, что его отец ощутил удар у себя в почках.

“Ладно! – закричал он и притормозил у обочины. – Ну-ка, все заткнитесь! Заткнитесь на секунду! Если не замолчите, мы никуда не поедем”.

“Им это посещение пойдет на пользу”, – пробормотала бабушка.

“Ладно, – сказал Бэйли. – но учтите: это в первый и последний раз, когда мы отклоняемся от нашего пути. Первый и последний раз”.

“Мы проехали проселочную дорогу, на которую нужно свернуть, около мили назад, – указала бабушка. – Я заметила ее, когда проезжали мимо”.

“Проселок”, – простонал Бэйли.

Они вернулись и съехали на проселочную дорогу, а бабушка стала припоминать другие подробности о доме, красивую парадную дверь – всю из стекла – и люстру со свечами в холле. Джон Уэсли предположил, что потайная стена находится наверняка за камином.

“Нельзя заходить в чужой дом, – сказал Бэйли. – Мы не знаем, кто там живет”.

“Вы будете разговаривать с хозяевами у входа, а я обегу дом кругом и пролезу в окно, – предложил Джон Уэсли.

“Никто из машины выходить не будет”, – сказала его мать.

По проселочной дороге машина ехала в клубах розовой пыли. Бабушка вспомнила время, когда еще не было мощеных дорог и тридцать миль проезжали за один день путешествия. Дорога шла по холмам, на ней были неожиданные ухабы и резкие повороты на опасных склонах. Неожиданно они оказывались на вершине холма – голубые верхушки деревьев простирались под ногами на мили вокруг. В следующее мгновение они скатывались по красному склону, и покрытые пылью деревья возвышались над их головами.

“Лучше бы твоему дому показаться в ближайшую минуту, – сказал Бэйли. – потому что сейчас я поверну обратно”.

Дорога выглядела так, будто по ней никто не ездил не один уже месяц.

“Осталось совсем чуть-чуть”, – сказала бабушка и в то же мгновение ужасная мысль посетила ее. Мысль была столько конфузной, что бабушка покраснела, глаза ее расширились, ноги дернулись вверх, из-за чего перевернулся ее чемодан в углу сиденья. В то же мгновение газета, которой была прикрыта корзинка, соскользнула на пол, и кот Питти Синг с воем вырвался наружу и вцепился в плечо Бэйли.

Дети повалились на пол, их мать вместе с прижатым к груди младенцем вылетела через распахнувшуюся дверцу наружу. Пожилая леди перелетела на переднее сиденье. Машина перевернулась один раз через крышу и застыла в яме у обочины на левом боку. Бэйли остался на водительском месте, кот – в серую полоску, с огромной белой мордой и оранжевым носом – висел у него на шее, словно гусеница.

Как только дети поняли, что их ноги и руки на месте, они выкарабкались из машины и закричали: “У нас АВАРИЯ!” Бабушка скрючилась под торпедой в надежде, что ее ранило и так ей удастся избежать гнева Бэйли в первые минуты. Страшная мысль, посетившая ее перед аварией, заключалась в том, что дом, который она так явственно вспомнила, находился не в Джорджии, а в Теннесси.

Бэйли обеими руками оторвал кота от шеи и метнул его через окошко прямо в сосну. Затем выкарабкался из машины и стал искать жену. Она сидела на краю красной ямы, прижимая кричащего малыша. У нее был только один порез на лице и сломано плечо. “У нас АВАРИЯ!” – кричали дети в неистовом восхищении.

“Только никто не погиб”, – разочарованно сказала Джун Стар, глядя, как бабушка выкарабкивается из перевернутой машины: шляпа по-прежнему была у нее на голове, однако лента порвалась и свисала вместе с букетиком фиалок под причудливым углом. Все, кроме детей, сели в канаву, чтобы прийти в себя от шока. Всех била дрожь.

“Может, машину удастся починить,” – хриплым голосом сказала невестка.

“Боюсь, я повредила какой-то орган”, – сказала бабушка, сжимая бок рукой, но ей никто не ответил. Зубы Бэйли стучали. На нем была желтая спортивная рубашка с яркими синими попугаями. Лицо его было такое же желтое, как и рубашка. Бабушка решила, что не следует признаваться, что дом находился в Теннеси.

Дорога проходила в трех метрах над головой, так что они видели только верхушки деревьев на обочине. По другую сторону от канавы, в которой они сидели, был высокий, темный и густой лес. Через несколько минут они увидели машину вдали на холме. Машина медленно приближалась, и казалось, что ее пассажиры рассматривают их. Бабушка встала и театрально замахала обеими руками, чтобы привлечь внимание.

Машина продолжала медленно катиться в их сторону, исчезла за поворотом, снова появилась на вершине холма – казалось, даже замедлила ход. Это был большой черный обшарпанный автомобиль, похожий на катафалк. В нем сидели трое мужчин. Машина остановилась прямо над ними, и несколько минут водитель смотрел на них вниз ничего не выражающим неподвижным взглядом. Он молчал. Затем повернул голову и что-то сказал своим спутникам. Они вышли из машины.

Один оказался толстым парнем в черных штанах и красной рубахе с изображением серебряного скакуна на груди. Он обошел их с правой стороны, остановился, принялся рассматривать потерпевших с полуоткрытым словно в ухмылке ртом. На втором были штаны цвета хаки, синяя полосатая куртка и серая шляпа, натянутая так, что скрывала почти все его лицо. Он обошел их с левой стороны. Оба молчали.

Водитель вышел из машины и остановился, рассматривая всех сверху. Он был старше своих спутников. В его волосах уже просматривалась седина. На нем были очки в серебряной оправе, отчего он походил на учителя. У него было вытянутое морщинистое лицо, на теле – ни рубашки, ни майки. Голубые джинсы сидели слишком в обтяжку, в руке он держал черную шляпу и пистолет. У его спутников тоже были пистолеты.

“У нас АВАРИЯ!” – закричали дети.

У бабушки возникло необычное чувство, будто она знала этого человека в очках. Его лицо казалось знакомым, словно она знала его всю свою жизнь, но никак не могла вспомнить, кто он. Он отошел от своей машины и стал медленно спускаться по откосу, выверяя каждый шаг, чтобы не поскользнуться. Он сильно загорел, в белых туфлях без носков, щиколотки были красными и тонкими.

“Добрый день, – сказал он. – Вижу, вас тут слегка раскидало”.

“Мы перевернулись два раза”, – сказала бабушка.

“Один раз, – поправил он. – Мы видели, что произошло. Хайрэм, проверь их машину и глянь, можно ли ее завести”, – спокойно обратился он к парню в серой шляпе.

“А зачем вам пистолеты? – спросил Джон Уэсли. – Что вы будете делать с пистолетами?”

“Леди, – человек обратился к матери ребенка. – Пожалуйста, скажите своим детям, чтобы они сидели рядом с вами. Дети меня нервируют. Я хочу, чтобы вы все сидели вместе там, где находитесь”.

“Послушайте, – внезапно заговорил Бэйли. – мы в затруднительном положении! Мы…”

Тут раздался бабушкин крик. Она вскочила на ноги и уставилась на чужака: “Вы – Изгой! – сказала она. – Я вас сразу узнала!”

“Да, мэм, – сказал мужчина, слегка улыбаясь, словно ему было приятно, что его узнали, – но вам всем было бы лучше, если б вы меня не узнали”.

Бэйли резко повернул голову и сказал матери что-то такое, что повергло в шок даже детей. Пожилая женщина заплакала, и лицо Изгоя налилось кровью.

“Не расстраивайтесь так, леди, – сказал он. – Иногда человек такое скажет, что самому не верится. Я думаю, он не хотел вас обидеть”.

“Вы же не будете стрелять в леди?” – сказала бабушка, достала чистый платочек из-за манжетки и поднесла его к глазам.

Изгой вырыл небольшую ямку кончиком туфли, затем снова засыпал ее. “Мне бы ужасно не хотелось”, – сказал он.

“Послушайте, – почти закричала бабушка. – Я знаю, что вы – хороший человек. Вы не такие, как все. Я знаю, что вы из хорошей семьи!”

“Да, мэм, – сказал он. – они были самыми благородными людьми на свете”. Изгой улыбнулся и обнажил ряд здоровых белых зубов. “Господь никогда не создавал более благородную женщину, чем моя мать, а сердце моего батюшки – чистое золото”.

Парень в красной рубахе обошел их сзади и стоял там с пистолетом у бедра. Изгой присел на корточки. “Следи за детьми, Бобби Ли, ты знаешь, что они нервируют меня”. Он посмотрел на всех шестерых, сбившихся в кучу перед ним, и словно испытал смущение оттого, что не нашелся, как продолжить разговор. “На небе ни тучки, – сказал он, глядя вверх. – Солнца не видать, зато нет и туч”.

“Да, день просто превосходный, – сказала бабушка. – Послушайте, не стоит вам называть себя Изгоем, потому что я знаю – у вас доброе сердце. Я смотрю на вас и сразу это вижу”.

“Заткнись! – рявкнул Бэйли. – Тихо! Все заткнитесь и дайте мне самому разобраться с этим!” Он присел в позицию бегуна на старте, однако с места не сдвинулся.

“Я ценю ваши слова, леди”, – сказал Изгой и нарисовал маленький кружок на земле рукояткой пистолета.

“Мне нужно полчаса, чтобы починить эту машину”, – сказал Хайрэм, выглядывая из-под капота.

“Сначала ты и Бобби Ли возьмите его и этого вот пацаненка прогуляться с собой в лес, – Изгой указал на Бэйли и Джона Уэсли. – Ребята хотят тебя кое о чем расспросить, – сказал он Бэйли. – Ты не будешь возражать пройтись с ними по лесу?”

“Послушайте, – начал Бэйли. – Мы оказались в ужасно затруднительном положении! Никто даже предположить не может, что здесь случилось”, – его голос сорвался. Его глаза были такими же синими и напряженными, как и попугаи на его рубашке, при этом он казался совершенно спокойным.

Бабушка попыталась поправить ленту на шляпе, словно собралась идти в лес вместе с сыном, но лента окончательно оторвалась у нее под рукой. Она неподвижно смотрела на ленту, затем уронила на землю. Хайрэм потянул Бэйли за локоть, будто помогал пожилому человеку. Джон Уэсли схватил отца за руку, следом пошел Бобби Ли. Они направились в сторону леса и когда дошли до его края, Бэйли повернулся, облокотившись на голый ствол серой сосны и прокричал: “Я вернусь через минуту, мама, подожди меня!”

“Вернись сейчас же!” – закричала его мать, но они уже исчезли в лесу.

“Бэйли, мальчик мой!” – воскликнула бабушка трагическим голосом и посмотрела на Изгоя, который по-прежнему сидел перед ней на корточках. “Я знаю, что вы – хороший человек, – сказала она в отчаянии. – Вы не такой, как все!”

“Нет, мэм, я – нехороший человек, – ответил Изгой, после короткой паузы, казалось, он внимательно обдумывал ее слова. – но я и не худший из живущих на земле. Мой отец говорил, что я иной собачьей породы, не такой, как мои братья и сестры. “Ты знаешь, – говорил отец, – есть люди, которые могут прожить всю свою жизнь, так и не поинтересовавшись, зачем он живет. А есть другие – те, кто знает для чего они родились, и этот пацан – один из них. Он все испытает!” Изгой надел черную шляпу, резко вскинул голову и пристально посмотрел в сторону леса, словно опять засмущавшись. “Простите, леди, что я сижу тут без рубахи перед вами, – сказал он, слегка передернув плечами. – Мы зарыли свою одежду сразу, как сбежали, так что приходится перебиваться. Что могли, одолжили у людей, которых повстречали”, – пояснил он.

“Все в полном порядке, – согласилась бабушка, – Может, у Бэйли есть лишняя рубашка в чемодане”.

“Да, я посмотрю”, – согласился Изгой.

“Куда его увели?” – закричала невестка.

“Мой батя был то, что надо, – продолжил Изгой. – Ничего на него нельзя было навесить. Да у него с властями никогда и проблем не возникало, он с ними всегда ладил”.

“Вы бы тоже могли стать честным человеком, если б только попытались, – сказала бабушка. – Только подумайте, как было бы здорово остепениться и зажить спокойной жизнью и не думать, как за тобой кто-то постоянно гонится”.

Изгой все царапал землю рукояткой пистолета, словно находился в глубоком раздумье. “Да, мэм, за мной все время кто-то гонится”, – пробормотал он.

Бабушка стояла прямо над Изгоем и видела, как из-под полей шляпы выступали его тонкие ключицы. “Вы когда-нибудь молитесь?” – спросила она.

Он покачал головой. Бабушка увидела только, как шляпа заходила из стороны в сторону между его ключицами.

“Нет, мэм”, – сказал он.

Из леса раздался пистолетный выстрел, сразу за ним – еще один. Затем тишина. Голова пожилой леди стала трястись. Она слышала, как ветер пронесся над верхушками деревьев, словно долгий вздох удовлетворения. “Бэйли, сынок!” – позвала она.

“Одно время я пел в церковном хоре, – продолжил Изгой. – Кем я только не был. Служил в армии и на флоте, дома и за океаном, был дважды женат, был предпринимателем, занимался железной дорогой, пахал матушку Землю, попадал в смерч, видел, как однажды человека сожгли живьем. – Изгой посмотрел на невестку и маленькую девочку: они сидели, прижавшись друг к другу, их лица побелели, глаза подернулись влагой. – Я даже видел, как высекли женщину”.

“Молись, молись, – зашептала бабушка, – молись, молись…”

“Я никогда не был плохим парнем, – мечтательно проговорил Изгой, – но как-то так случилось, что я сделал что-то нехорошее и меня отправили в колонию. Похоронили заживо”, – он поднял голову и пристально посмотрел на нее.

“Тогда-то вам и следовало начать молиться, – сказала бабушка. – За какой проступок вас посадили в первый раз?”

“Справа – стена, – ответил Изгой, глядя на безоблачное небо. – Слева – стена. Наверху – потолок, внизу – пол. Не помню, что я сделал, леди. Я все сидел там и сидел, пытался вспомнить, что я совершил такого, но до сего дня так и не припомнил. Иногда мне казалось – вот-вот вспомню, но так и не вспомнил”.

“Может, они посадили вас по ошибке?” – неуверенно предположила пожилая леди.

“Нет, – сказал он. – Не по ошибке. Они завели на меня дело”.

“Наверняка вы что-то украли”, – сказала она.

Изгой усмехнулся. “Ни у кого нет того, что мне нужно, – сказал он. – Там в тюрьме был психиатр, так он говорил, что я убил своего отца, уж я-то знаю, что это все ложь. Мой отец умер в тысяча девятьсот девятнадцатом году от эпидемии гриппа, и я к этому не имел никакого отношения. Его похоронили на кладбище баптистской церкви в Маунт Хоупвелл – можете сами туда съездить и посмотреть”.

“Если б вы молились, – сказала пожилая леди, – Иисус помог бы вам”.

“Это точно”, – согласился Изгой.

“Тогда почему бы вам не помолиться?” – она внезапно задрожала от восторга.

“Мне не нужна помощь, – сказал он. – Я и сам прекрасно справлюсь”.

Бобби Ли и Хайрэм вразвалку вышли из леса. Бобби Ли нес желтую рубашку с яркими синими попугайчиками.

“Дай мне рубашку, Бобби Ли”, – сказал Изгой. Рубашка полетела в его сторону и опустилась на плечо. Он надел ее. Бабушка никак не могла вспомнить, что напоминала ей эта рубашка. “Нет, леди, – сказал Изгой, застегивая пуговицы, – Теперь я знаю, что преступлений не существует. Ты можешь совершить что-то, человека там убить или стащить колесо у его машины, – не имеет значения, все равно рано или поздно ты забудешь, что ты там сделал, тебя просто за это накажут”.

Невестка захрипела словно ей не хватало воздуха и она не могла дышать. “Леди, – попросил Изгой. – не могли бы вы вместе с вашей маленькой девочкой прогуляться вместе с Бобби Ли и Хайрамом – они отведут вас к вашему мужу”.

“Да, спасибо”, – вяло сказала невестка. Ее левая рука беспомощно свисала, на правой руке лежал уснувший младенец. “Помоги леди, Хайрэм, – приказал Изгой, глядя на то, как она пыталась выбраться из канавы. – А ты, Бобби Ли, возьми маленькую девочку за руку”.

“Я не хочу держать его за руку, – сказала Джун Стар. – Он на свинью похож”.

Толстый парень покраснел, потом засмеялся, схватил ее за руку и потащил в сторону леса вслед за Хайрэмом и ее матерью.

Оставшись наедине с Изгоем, бабушка почувствовала, что у нее пропал голос. На небе не было ни туч, ни солнца. Вокруг нее вообще ничего не было, кроме леса. Ей хотелось сказать ему, что он должен молиться. Она несколько раз открыла и закрыла рот, прежде чем раздались звуки. Наконец ей удалось проговорить: “Иисусе, Иисусе”, в том смысле, что Иисус вам поможет, но то, как она это произнесла, звучало, как проклятие.

“Да, мэм, – казалось, Изгой не возражал. – Иисус нарушил равновесие. С ним случилось то же, что и со мной, с той лишь разницей, что он преступления не совершал, а на меня завели дело и все было доказано. Конечно, – сказал он, – мне дело никогда не показывали. Зато теперь я сам могу ставить подпись. Я давно себе сказал: сделай подпись и подписывай все, что делаешь, да еще храни копии. Тогда будешь знать, что совершил, и сможешь ответить за преступление и сравнить его с наказанием, у тебя будут доказательства, если вдруг тебя осудят не по справедливости. Я зову себя Изгоем, – продолжил он, – потому, что не могу свести концы с концами между тем, что я совершил, и тем, что пережил в наказание”.

Из леса донесся пронзительный крик и следом – выстрел.

“Разве это справедливо, леди, что одного наказывают по полной программе, а другой выходит сухим из воды?”

“Иисусе! – заплакала пожилая леди. – Вы из хорошей семьи! Я знаю, что вы не станете стрелять в леди! Я знаю, ваши родители – порядочные люди! Молитесь! Иисусе, вы не должны стрелять в леди. Я отдам вам все мои деньги!”

“Леди, – сказал Изгой, глядя мимо нее в сторону леса, – никто не может дать чаевые предпринимателю”.

Раздались еще два выстрела, и бабушка вытянула шею, как старая индюшка в поиске воды, и позвала: “Бэйли-сынок, Бэйли-сынок!” так, словно сердце ее разрывалось.

“Только Иисусу удалось оживить покойника, – продолжил Изгой. – А Ему не следовало так поступать. Он нарушил равновесие. Если Он в самом деле совершил то, о чем говорил, нам ничего не остается, как все бросить и последовать за Ним. Ну а если Он не совершал ничего такого, то нам следует лишь наслаждаться теми малыми мгновениями, что нам выпали, веселиться по полной: убить там человека или спалить его дом, или еще какую-нибудь доставить ему неприятность. Не удовольствие, а неприятность”, – почти прорычал Изгой.

“Может, он и не оживлял покойника, – пробормотала пожилая леди, не понимая, что говорит. Она почувствовала сильное головокружение и сползла на самое дно канавы.

“Я там не был, так что сказать не могу – оживлял или не оживлял, – сказал Изгой. – Я бы хотел там оказаться, – сказал Изгой и ударил кулаком по земле. – Это несправедливо, что меня там не было, потому что, будь я там, я бы сейчас знал наверняка. Слушайте, леди, – почти прокричал он, – если бы я там был, я бы знал наверняка и тогда бы не был таким, каким стал”.

Казалось, его голос надломился, и голова бабушки прояснилась на мгновение. Она увидела прямо перед собой искаженное лицо мужчины, казалось, он сейчас заплачет. Она прошептала: “Ты ведь один из моих детей? Ты один из моих сыновей!” Она вытянула руку и прикоснулась к его плечу. Изгой отскочил в сторону, как ужаленный змеей, и выстрелил три раза прямо в ее грудь. Затем положил пистолет на землю, снял очки и стал их протирать.

Хайрэм и Бобби Ли вернулись из леса и стояли над канавой, глядя на бабушку, которая наполовину сидела, наполовину лежала в луже крови, скрестив под собой ноги, как ребенок. Ее лицо улыбалось в сторону безоблачного неба.

Без очков глаза Изгоя оказались в красных прожилках, он выглядел бледным и беззащитным. “Оттащите ее туда, где лежат остальные”, – сказал он и поднял кота, который терся о его ногу.

“Любила она поболтать, правда?” – спросил Бобби Ли. Напевая йодлером, он спускался в канаву.

“Она могла быть хорошей женщиной, – сказал Изгой, – если бы нашелся кто-то, кто стрелял бы в нее каждую минуту ее жизни.

“Умора!” – сказал Бобби Ли.

“Заткнись, Бобби Ли, – сказал Изгой. – В жизни нечему радоваться”.