Размышления о Miorița, орфическом начале языка и национальном менталитете

14, 15 и 16 июля 2009 года (аккурат 11 лет назад) я опубликовал в своей тогда ежедневной колонке в «Компьютерре онлайн» серию из трех статей, посвященных Miorița — уникальной румынской (молдавской) балладе, которая открывает совершенно невероятные метафизические глубины как в национальном духе, так и в понимании просодии языка, концепции «орфического духа» и древнейших дохристианских пластах европейского мироощущения.

В сети этих текстов нигде больше нет, поэтому объединяю их все в одной публикации.  

Raffinierter Geist

(«Компьютерра онлайн», 14.07.2009)

Помнится, я неоднократно поминал в “Голубятнях” (бумажных) Молдавию в контексте ее уникального национального духа . Например вот таким образом: “Одну из курсовых работ на филфаке я посвятил средневековой балладе «Миорица». 150 лет назад румынский писатель Василе Александри записал устную версию этого уникального творения народной поэтической культуры и с тех пор вся Румыния и Молдавия полагает «Миорицу» чем-то вроде главной вербализации своего национального raffinierter Geist. Сюжет «Миорицы» поразителен даже для православной цивилизации: трое пастухов – молдаванин, венгр и врынчанин – пасут вместе свои стада, и венгр с врынчанином замышляют убийство своего товарища, «потому что он зажиточный и у него больше овец». Любимая овечка молдаванина Миорица подслушивает их разговор и предупреждает хозяина: «Милый пастух, уведи отару к черному пруду … потому что на закате солнца задумали тебя убить». Молдавский пастух благодарит заботливую душу, однако категорически отказывается и от бегства, и от сопротивления, произнося феноменальный монолог такого содержания: «Если случится мне умереть в поле с терновником, ты попроси врынчанина и венгра, чтоб меня похоронили они здесь неподалеку, среди овечьей отары» – далее следует подробнейшая инструкция, которая, собственно, и составляет большую часть содержания баллады: о том, как следует провести обряд похорон и что сказать убитой горем матери. Навскидку даже затрудняюсь назвать фольклорный аналог столь последовательной иллюстрации Евангелия от Матфея 5:39 . Обычно в творчестве народов мира доминируют несколько иные мотивы, что-нибудь типа: «…и десятерых сыновей Амановых повесили на дереве» или «…гибкий язык сокрушительной медью при корне отсекло и, острием просверкнувши насквозь, замерло в подбородке» . Как бы там ни было, но «Миорица» превратилась для меня в одну из самых мучительных загадок: приезжая в Молдавию, всегда напряженно вглядываюсь в лица людей и жадно впитываю события, пытаясь соотнести поэтический образ пастуха из средневековой баллады с вибрациями души современного народа”. (“Край пистолетов и молчаливых мобил”)

“Миорица” и в самом деле уникальнейшее произведение народной культуры, с которым связано, помимо обозначенного выше национального raffinierter Geist, еще и такая запредельность как орфический строй румынского языка. Не случайно даже современная румынская поэзия обладает потрясающим свойством вводить в транс одной лишь своей просодией (с некоторыми упрощениями = звучанием).

Короче говоря, подумалось мне, что будет любителям культур-повидла интересно познакомиться и с “Миорицей”, и с неповторимым звучанием языка напрямую – без пересказов и бесполезных (в непрофессиональной среде) отсылок к первоисточникам. Тем более, что есть замечательный повод, облегчающий подобное знакомство: в свое время я подготовил для хороших друзей эдакую глоссу “Миорицы” – с оригинальным текстом, фонетической транслитеррацией в кириллице, моим собственным подстрочным переводом и моими же комментариями по ключевым моментам содержания. Баллада эта небольшая – уложимся в два поста (сегодня и завтра). Искренне надеюсь, что вы получите удовольствие от совершенно невообразимого мироощущения, которым пронизана “Миорица”, а также и от ее волшебного звучания в оригинале.

Welcome to the feast, my friends!

Миорица в оригинале, транслитерации и подстрочном переводе с комментариями

1.Pe-un picior de plaiu, Pe-o gura de raiu, Iata vin in cale, Se cobor la vale Trei turme de miei Cu trei ciobanei Unu-i Moldovean Unu-i Ungurean Si unu-i Vrancean.

Пеу’н пичио’р депла’йю Пьогу’ра дера’йю Я’тэ ви’нын ка’ле Секобо’р лава’ле Трейту’рме деме’й Кутре’й чобане’й У’нуй молдовя’н, У’нуй унгуря’н, Шиу’нуй врынчя’н

На отлоге холма (края) У самого входа (рта) рая Вот идут по дороге Спускаются в долину Три отары овец И три пастуха Один – молдованин Один – венгр (унгур) Один – врынчанин

 

 Комментарии:
Во-первых, очень интересна румынская этимология. Уже в одной этой строке видна вся лингвистическая каша: латынь – vin, cale, vale, de, la, trei, unu; славянизмы – plai, rai; тюркские языки –  turma, cioban; греческий – picior, se cobor.
Дальше, такой интересный момент, как все пастухи вовсе не братья (как принято в фольклоре), а люди трех национальностей, которые почему-то пасут своих овец вместе на одной территории – на мой взгляд, просто удивительная какая-то концепция – метафора жизни людей на земле, что ли. Кто они? Первый – молдованин. Румынской нации, как таковой не существует. Есть три колена – молдоване, валахи (регаты) и трансильванцы. Молдоване – самые поэтичные и ославяненные, добрые, очень мягкие, очень несчастные, очень ласковые. Пастух Миорицы – именно молдованин. Вранча (и ее жители – врынчане) – это территория в Трансильвании (на севере современной Румынии, граф Дракула был трансильванским помещиком), а унгур (венгр) – это вообще чужак, который говорит на совершенно чужом языке, непонятном румынам, да и прочим европейским народам, посколько венгры со своим Аттилой приперлись на опустошенные территории (они оттуда никого не изгоняли, просто пришли и поселились) с Урала и говорят на угорском языке. Тем не менее, румыны с венграми всегда жили бок о бок и терпеть их не могли, как и славяне (достаточно вспомнить Швейка Гашека, чтобы понять, что такое венгр). Румыны венгров не любят за сепаратизм (Трансильвания должна отойти к Венгрии) и их конфликт – это просто зеркало отношений сербов к албанцам в Косово. Румыны смотрят на венгров свысока своей чисто европейской цивилизации и культуры, для них венгры – варвары. Тем не менее, никогда никакого геноцида не было, геноцид просто немыслим для румын, они для этого мягки и уступчивы. Русские жители Кишинева давно это подметили и вили из молдаван веревки, придумали даже поговорку: “Мамалыга не взрывается!”.

2.Iar cel Ungurean, Si cu cel Vrancean, Mari se vorbira, Ei se sfatuira Pe l’apus de soare Ca sa mi-l omoare Pe cel Moldovan Ca-i mai ortoman S’are oi mai multe, Mindre si cornute, Si cai invatati Si ciini mai barbati!..

Ярче’л унгуря’н, Ши’ куче’л врынчя’н, Мэри’ севорби’рэ, Ейсе’ сфэтуи’рэ Пелапу’с десоа’ре Касэми’л омоа’ре Пэче’л молдова’н Кэйма’й ортома’н Шьа’ре ой’ майму’лте, мы’ндре шикорну’те, Шика’й ынвэца’ць Шикы’нь майбэрба’ць

А унгурянин Вместе с врынчанином Сошлись на разговор, Да и договорились На заходе солнца Убить моего Молдованина, Потому что он зажиточней, И у него больше овец, красивых и рогатых, И кони у него ученые, И псы более отважные

 

Комментарии:
Ну что тут скажешь? Картинка из 90-х – «Россия строит новое будущее». Мне очень тут нравится такой неожиданный оборот – “убить моего молдованина”. “Моего”, потому что повествование как бы ведется от имени самой овечки Миорицы. Очень необычно и трогательно. А кто еще в той трагедии мог бы быть бесстрастным судьей? Только овца смиренная (которая, как потом окажется, вовсе не смиренная, вернее, герой еще более смиренен, чем овца). “Ученые кони” – это традиционная балканская метафора, которая происходит из Византийской культуры и легенды о Единороге. В Византии и в Молдавском царстве очень популярны были так называемые “бестиарии” – красивые толстые иллюстрированные энциклопедии с чудными и волшебными животными, их описанием, местом проживания (заморские страны, как правило) и т.п. “Ученые кони”
Миорицы явно оттуда.

3.Dar cea Mioara Cu lina plavita De trei zile’ncoace Gura nu-i mai tace, Iarba nu-i mai place. 4. – Miorita laie, Laie, bucalaie, De trei zile’ncoace Gura nu-ti mai tace! Ori iarba nu-ti place, Ori esti bolnavioara, Draguta Mioara? 5. – Dragutule bace! Da-ti oile’ncoace La negru zavoi, Ca-i iarba de noi Si umbra de voi. Stapine, stapine, Iti cheama s’un cine Cel mai barbatesc Si cel mai fratesc, 6. Ca l’apus de soare Vreau sa mi te-omoare Baciul Ungurean Si cu cel Vrancean!

Да’р  чя’  Миоа’рэ Кулы’на  плэви’тэ Детре’й  зиленкоа’че Гу’ра ну’ймай  та’че Я’рба ну’ймай пла’че Миори’цэ  ла’йе, Ла’йе, букэла’йе Детре’й зиленкоа’че Гу’ра ну’цьмай та’че Орьйе’шть болнэвиоа’рэ Дрэгу’цэ Миоа’рэ? Дрэгу’цуле ба’че! Да’ць  о’иленкоаче Лане’гру  зэво’й Кайя’рба дено’й Ши’  у’мбра дево’й Стэпы’не,  стэпы’не, Ыцькиа’мэ  шьункы’йне Челма’й бэрбэте’ск Ши’  че’лмай фрэце’ск Кэ’ лапу’с десоа’ре Вря’у сэми’ тьиомоа’ре Ба’чул Унгуря’н Ши’ куче’л Врынчя’н

Между тем Миоарэ с шелковистой шерстью Вот уж как три дня не смолкает Трава ей не нравится.    – Миорица милая, Милая, пригожая, Вот уж как три дня Ты не умолкаешь, Иль трава тебе не нравится, Или ты заболела, Милая Миоарэ?    -Милый пастух! Уведи овец К черному пруду, Там трава нам будет, А вам – тень. Хозяин, хозяин, Тебя призывает и пес Твой самый отважный И самый преданный,    Потому что на закате солнца Задумали тебя убить, Пастух венгр И пастух врынчянин.

Комментарии:

 Смысл  тут  более,  чем прозрачный (как и все в Миорице, на первый взгляд).   Миоарэ   –   это   полное   имя   овечки  (Миорица  –  это уменьшительно-ласкательный  суффикс). Тут правда есть очень интересные чисто  филологические (скорее, лингвистические) комментарии. Например, первая  строфа  –  dar  cea  Mioara.  Это  “ЧЯ”  – удивительная штучка румынского  языка и называется детерминативный артикль (четыре формы – чел, чя, челе, чей). Дело в том, что румынам  почему-то  не хватило, как всем нормальным европейским людям, двух  артиклей  (определенного и неопределенного), поэтому в румынском языке  их  четыре – еще есть поссесивный и этот самый детерминативный. Его смысл – “тот самый, который”. Mioara – просто Миоарэ, а Cea Mioara –  “та самая, которая Миоарэ”. Это очень популярная часть речи (смотри последнюю  строку  –  cel  Vrincian),  они  его  употребляют направо и налево,  а я до сих пор не могу понять для чего (хотя и знаю румынский как  родной). “Та самая, которая Миоарэ”? А что есть еще?
Вот тут-то и есть  одна  маленькая  заковырка.  Дело  в  том,  что существует более пятидесяти версий Миорицы, записанных в разное время в разных регионах страны.  Ту,  которую  я  сейчас  излагаю,  впервые опубликовал Василе Александри  ( румынский класик прошлого века). Так вот, он услышал  эту  балладу  от  крестьян  и  потом записал. На тот момент (лет 150 назад), Миоарэ уже означала не просто имя собственное, а  “любимая  овечка” и каждый пастух имел свою Миоару. Вот поэтому тот крестьянин,   который   напел   Миорицу   Александри,   и   употребил детерминативный  артикль,  чтобы  подчеркнуть  особенность  ЭТОЙ САМОЙ Миорицы. УФ! И  еще один комментарий по третьей строфе. В последних строках – sa mi te-omoare,  дословно:  “чтобы  мне тебя убить”. Это не впервый уже раз (смотри  предыдущие  строфы),  когда  глаголы  насилия (ucide, omoare) постоянно  употребляются  в привязке к первому лицу – “убить мне”. Это очень  необычно  для  нейтральной грамматики языка.

Завтра продолжим :-)

Практическая рекомендация: чтобы ощутить исключительную и неповторимую просодию языка, советую просто проговорить вслух любой из катранов – лучше раза три-четыре. Как только вы научитесь произносить текст единым потоком, без спотыканий, вы услышите то, что никогда в жизни не слышали – ни в итальянском, ни в испанском, ни в русском, ни в английском, ни в немецком, да и вообще ни в каком современном языке: гипнотический поток звуков, который в прямом смысле вводит в состояние транса (это и есть та самая просодия Орфея, которая присутствует в румынском языке!). Была орфическая просодия еще только в древнегреческом, который за счет свой мелотонической системы ударения тоже пелся, а не говорился. Сегодня же она сохранилась только в румынском и в санскрите (в последнем, впрочем, еще СТОЛЬКО всего недоступного ни для какого земного языка, что голова кругом идет :-))

Орфей

(«Компьютерра онлайн», 14.07.2009)

 Завершение глоссы “Миорицы” – уникального источника национальной психологии румын (и молдован) – мы перенесем на завтра, сегодня же займемся возникшими попутно обстоятельствами. На форуме несколько раз высказывали пожелание озвучить балладу в Pigeon Radio. В самом деле – сложно представить себе более адекватное применение для нашего нового формата в “Голубятне Онлайн”. Так что в конце недели (если я не тресну в очередной раз от перенагрузки и напряжения) ждите Второй Эфир с текстом “Миорицы” либо в моем, либо в чьем-то более достойном исполнении (постараюсь ангажировать какого-нибудь хорошего профессионального актера – лучше, актрису :-) – в Кишиневе).

И еще один важный предваряющий момент. На форуме люди вконец запутались и стали обвинять меня в навязывании мнения о том, что “румынский язык самый красивый”. Довольно странная интерпретация взглядов человека, говорящего на шести языках (да будет известно, что изучить язык, который не нравится, практически невозможно: все языки, какие знает человек, ему нравятся априорно, иначе и быть не может). Так вот: я никогда, разумеется, не говорил, что румынский язык самый красивый. Я лишь говорил, что это единственный современный язык (из мне известных), который обладает т.н. орфической просодией (звучанием). В первом посте я упустил из вида, что смысл этого термина окажется неясным большинству читателей, поэтому исправляю ошибку.

Концепция орфической просодии и орфической поэзии витает в румынской культуре добрые два века, однако наиболее глубоко была развита Мирчей Элиаде (если кто не знает: крупнейший специалист XX века по истории религий, исторической мифологии и религиозному мистицизму). На эту тему можно писать не то, что кандидатскую, но и добрую докторскую диссертацию, поэтому ограничусь лишь общими, самыми обобщенными постулатами. Итак:

1. Орфей был “предтечей Гомера” и пришел в Грецию из Фракии (это как раз там, где находятся современные территории Румынии и Болгарии), и поразил “людей и богов” уникальным умением играть на лире и разговаривать с птицами и зверями на их языке.
2. Орфею приписываются колоссальные достижения: создание трактата по теогонии (отличной от Гомеровской и Гесиодовой), несколько трактатов по астрологии, гигантомахия (описание войны между богами и гигантами), поэма об аргонавтах, обширнейшие познания и практика медицины, колдовства, шаманизма, заклинаний, мистерий, инициаций, а также знаменитый катабазис (нисхождение в ад за погибшей супругой Эвридикой).
3. Во Фракии и Дакии Орфея воспринимали как полубога, получужеземца, пришельца из Греции, в Греции Орфея почитали как фракийского то ли шамана, то ли оракула, то ли просто бога. Отсюда, кстати, и параллели между Орфеем и Залмоксисом – верховным богом даков (предков румын).

Теперь, собственно, об орфической просодии румынского языка. Как теперь, надеюсь, уже стало понятно, слово “орфический” в данном контексте относится к чисто мистическим, волшебным, колдовским свойствам языка (умение Орфея общаться с животными и птицами, знание тайных заклинаний и исцеляющих мантр и т.п.). Орфическая природа румынского языка не рукодельна, а натуральна, то есть проявляет себя имманентно, как бы сама по себе (а не потому, что так кому-то захотелось считать). Сам народ эту трансгенерирующее свойство родной речи открыл испокон веков и использовал во все тяжкие. Всегда (и до наших дней!) в каждой румынской (молдавской) деревне была бабка, которая лечила разговором (т.н. descantece). В прямом смысле слова: клала руку на голову (иногда ходила при этом кругами) и говорила, говорила, говорила, вводя в транс самим звучанием речи. Самое в этой процедуре главное: descantec совершался на нормальном румынском языке, а не состоял из всяких волшебных форм-абракадабр (“крибле-крабле-крамс!”). То есть, внутренней энергии повседневного румынского языка всегда хватало для введения человека в гипнотическое состояние.

Это уникальное свойство румынского языка проявлялось как в поэтическом фольклоре (Миорица, Мастер Маноле, бесчисленные баллады и песни), а затем естественным образом перешло на литературную поэзию в XIX веке. Не случайно, начиная с середины XIX века румынская поэзия постоянно находилась в авангарде поэзии общеевропейской. Был тут, конечно, и нюанс: румынские поэты часто жили во Франции, Германии, Австрии, подвергаясь влиянию аутохтонных великих культур и оказывая встречное воздействие. Несколько громких имен мирового значения: Александру Мачедонски, главный теоретик поэтического “символизма” (находившийся, правда, под влиянием бельгийского поэта Ренэ Гиля), Тристан Тцара (создатель “дадаизма”, предшественника “сюрреализма”, приятель Сальвадора Дали, правда, румын относительный: настоящее имя Тцары – Сами Розеншток), Эжен Ионеско (создатель театра абсурда).

Короче говоря, свойство румынской речи вводить в состояние гипноза (транса) за счет ритма и прямого звучания и составляет ту самую “орфическую просодию”, которая не красивее, не лучше и не хуже других языков, а просто уникальна в этом отношении. Опять же повторюсь: аналогичным (и даже в разы более интенсивным и эффективным) свойством обладает сансткрит. В качестве иллюстрации последнего утверждения предлагаю читателям послушать один из ведических гимнов Рудре в исполнении божественной Умы Мохан.

Кто в овечке той живет

(“Компьютерра онлайн”, 16.07.2009)

В комментариях к заключительной части баллады “Миорицы” читатель, надеюсь, найдет для себя несколько неожиданных поворотов мысли, выводящих из болота шаблонных решений, лежащих на поверхности христианской этики, в конструктивную самомобилизацию, однако под конец все благополучно возвращается … в совершенно неожиданные пенаты :-)

Миорица в оригинале, транслитерации и подстрочном переводе с комментариями

(окончание)

7. Oita birsana, De esti nazdravana Si de-a fi sa mor In cimp de mohor, Sa spui lui Vrancean Si lui Ungurean Ca sa ma ingroape Aice pe- aproape In strunga de oi, Sa fiu tot cu voi; In dosul stinii, Sa-mi aud ciniii, Aste sa le spui, 8. Iar la cap sa-mi pui Fluieras de fag, Mult zice cu drag! Fluieras de os, Mult zice duios! Fluieras de soc, Mult zice cu foc! Vintul cind a bate Prin ele-a razbate, S’oile s’or stringe Pe mine m’or pline Cu lacrimi de singe! Iar tu de omor Sa nu le spui lor. Sa le spui curat Ca m’am insurat Cu-o mindra craiasa, A lumei mireasa; Ca la nunta mea A cazut o stea; Soarele si luna Mi-au tinut cununa; Brazi si paltinasi I-am avut nuntasi; Preoti, muntii mari, Paseri, lautari, Pasarele mii, Si stele faclii!

Ои’цэ бырса’нэ, Дейе’шть нэздрэва’нэ Ши’ диафи’ сэмо’р Ынкы’мп де’ мохо’р, Сэспу’й луйврынчя’н Шилуй’ Унгуря’н Ка’ сэмэ’ ынгроа’пе Аи’чь пеапроа’пе Ынстру’нга део’й Сэфи’у тоткуво’й, Ындо’сул сты’ний, Сэмьа’уд кы’ний, А’сте сэлеспу’й Ярлака’п сэмьпу’й Флуйера’ш дефа’г, Мултзи’че кудра’г! Флуйера’ш део’с, Мултзи’че дуйо’с! Флуйера’ш десо’к, Мултзи’че куфо’к! Вы’нтул кындаба’те Принъе’леа рэзба’те, Шьои’ле сорстры’ндже Пеми’не морплы’ндже Кула’кримь десы’ндже! Ярту’ деомо’р Сэну’ лeспуйло’р. Сэлеспу’й кура’т Кэма’м ынсура’т Куомы’ндрэ крэйа’сэ, Алу’мей миря’са; Кэлану’нта мя’ Акэзу’т о’ стя’; Соа’реле ши’ лу’на Миау’ цину’т куну’на; Бра’зь шипэлтина’шь Йамаву’т нунта’шь; Пре’оць, му’нций ма’рь, Пэ’сэрь, лэута’рь, Пэсэре’ле ми’й, Шисте’ле фэкли’й!

Милая овечка, Ты и впрямь нездорова, Если случится мне умереть в поле с терновником, Ты скажи Врынчанину И Унгурянину, Чтоб меня похоронили Здесь неподалеку Среди овечей отары, Чтобы я оставался с вами Там же, где овчарня, Мог слышать своих псов, Так скажи им.    А в изголовье положи мне Буковый  флуер –                                                        Он так много рассказывал с нежностью! Флуйер костяной – Он так много рассказывал с лаской! Флуйер ивовый – Он так много рассказывал со страстью! И когда подует ветер, Он заиграет на всех моих флуерах, И все овечки мои собирутся И будут меня оплакивать Слезами кровавыми! Но ты им об убийстве Ничего не говори. Только скажи им, Что я обвенчался С прекрасной царевной Невестой солнечного света; А на свадьбе моей Упала звезда; Солнце и луна Держали надо мной венец; Ели и платаны Были гостями на свадьбе, Горы высокие – моими батюшками, Птицы – свадебными музыкантами, Тысячи птиц, А звезды были факелами!

 

9. Iar daca-i zarii, Daca-i intilnii Maicuta batrina Cu briul de lina, Din ochi lacrimind, Pe cimi alergind, Pe toti intrebind Si la toti zicind: 10. Cine-au cunoscut, Cine mi-au vazut Mindru ciobanel Tras printr’un inel? Fetisoara lui, Spuma laptelui; Mustetioara lui, Spicul griului; Perisorul lui, Peana corbului; Ochisorii lui, Mura cimpului!… 11.Tu Mioara mea, Sa te’nduri de ea Si-i spune curat Ca m’am insurat Cu-o fata de crai, Pe-o gura de rai. Iar la cea maicuta Sa nu spui, draguta, Ca la nunta mea A cazut o stea, C’am avut nuntasi Brazi si paltinasi, Preoti, muntii mari, Paseri, lautari, Pasarele mii, Si stele faclii!…

Ярда’кэй зари’й Да’кэй  ынтылни’й Мэйку’ца бэтры’нэ Кубры’ул делы’нэ Динокь’ лэкримы’нд Печи’мь алергы’нд Пето’ць ынтребы’нд Щилато’ць зикы’нд Чи’няу куноску’т Чи’не мья’у вэзу’т Мы’ндру чьобэне’л Тра’с принтрунине’л Фецишоа’ралуй Спумала’птелуй Мустэцьоа’ралуй Спикулгры’улуй перишо’руллуй Пьанако’рбулуй Окишо’рийлуй Муракы’мпулуй Ту’ миоа’ра мя’ сэтенду’рь де’ я’ Шийспу’не кура’т Кэма’м ынсура’т Куофа’та декра’й Пеогу’ра дера’й Ярлачя’ мэйку’ца Сэнуспу’й дрэгу’ца Кэлану’нта мя’ Акэзу’т остя’ Камаву’т нунта’шь Бра’зь шипэлтина’шь Пре’оць му’нций ма’рь Пэ’сэрь лэута’рь Пэсэре’ле ми’й Шисте’ле фэкли’й!

Но если ее заметишь, Если ее повстречаешь – Старушку мою матушку С кожаным поясом С плачущими глазами Бегущую по долинам Всех спрашивающую Ко всем обращающуюся: Не знал ли кто, Не видал ли кто Пригожего пастушка Продетого через колечко? Личико его – Пенка молока Усики его – Колосок пшеничный Волосики его – Перо ворона Глазки его – Ягода полевая!.. Ты, моя Миоара, Пожалей ее И прямо скажи Что я женился На видной девушке В райском крае И матушке моей Ты не говори, Что на свадьбе моей Закатилась звезда И что были гостями Ели и платаны Горы высокие – батюшками, Птицы – музыкантами, Тысячи птиц, И звезды как факелы!

 

Комментарий:

У меня  был  очень  затяжной академический спор с одним замечательным профессором – Юрием Кожевниковым,  который  впоследствие стал  моим  оппонентом  на диссертации. Спор из-за одной единственной фразы “si de-a fi sa mor”  –  “ши де-а фи сэ мор” – “если случится мне умереть”.

 Кожевников на   основании этой фразы развил  грандиозную  концепцию,  которая прогремела  и  в Молдавии (тогда еще советской) и в Румынии (и там, и там  Миорица  считается  национальным  достоянием). Он писал, что “если случится  мне  умереть”  означает,  что пастух как раз не собирается умирать,  он, мол еще будет сражаться, бороться, ну а если уж погибнет в  бою,  тогда  поступайте,  как  описывается дальше в поэме! Я профессора долбал  на  всех  конференциях (риаллайфовских, а не интернетовских :-)),  где  только  мог, включая бухарестский университет, где я стажировался.  Совершенно  абсурдная  теория. И дело даже не только в том,  что  вся  смысловая  нагрузка  поэмы ложится на рекомендации уже после смерти пастуха (три четверти текста), и не в том, что более, чем странно  сперва сражаться с остервенением, а потом просить своих убийц хоронить  тебя там-то и там-то. Дело в том, что наши профессора просто не  умеют читать ТЕКСТ, потому что в Миорице не сказано “Если случится мне  умереть”,  а  там  сказано  “если  случится  мне умереть В ПОЛЕ С ТЕРНОВНИКОМ”,  так  что  надо  сперва читать правильно, а потом теории развивать.  Пастух просто напросто говорит, чтобы его перенесли ОТТУДА (из поля с терновником, где его, надо полагать, замочат добрые соседи-пастушки) в овчарню и там уже похоронили, то есть не бросали в открытом поле.

Но  какова  просьба-то, а? Попроси моих убийц похоронить меня там-то и там-то!

И вот это еще: ” Ты,  овечка,  совсем  больна” –  и  далее без всякого перехода  следуют  инструкции.  Вообще  ни одной другой мысли, убежать там  (ведь  Миорица  предупредила  вовремя и можно было смело уйти в горы),  скрыться, засаду устроить, наконец. Почитайте Ветхий Завет для сравнения! Иными словами, эпос эпосу – рознь! Ну    а    по    последним   строкам  –   комментировать  нечего.  Было бы святотатством.

В заключение привожу отрывок из своей диссертации, в котором я подвел итог тому, что называется миоритическим духом румынского национального характера.

“Жертвенность – одна из самых глубинных черт румынского национального менталитета. Свое художественное воплощение эта идея впервые нашла более тысячи лет назад в пастушеской балладе “Миорица” – общепризнанной вершине румынской народной поэзии. Добровольное жертвование своей жизнью пастухом, узнавшим от любимой овечки Миорицы, что два близких друга сговариваются убить его и отнять отары, никоим образом не должна трактоваться как подтверждение идеи непротивления злу (одна из распространенных точек зрения, особенно в румынской критике). Пастух принимает смерть, потому что не видит, не боится ее и не считает свою жертву чрезмерной платой за возвращение  гармонии миру. Идея гармоничности бытия (одна из универсальных в сознании древнего человека) является моральным перводвигателем румынского миоритического  духа. В эссе “Синий лев” Д.P.Попеску написал о молдавском пастухе: “Я прочитал “Миорицу”. Я уже читал ее в начальной школе и знал, собственно говоря, наизусть с самого детства. Но я не думал всерьез об истории пастуха, которого два его товарища решают убить. Все же он не умер. В финале не говорится о том, что он умер. Хотя ясно, что смерть его не исключена. Скорее, даже неизбежна. И все же перед тем, как умереть, пастух мечтал. Кажется, он видел наяву именно свою смерть. И эта мечта прекраснее всей его жизни, не известной нам, но знакомой в своей проекции в будущее, в тот момент, когда она угаснет.  Хорошо, что его не убили до его мечтаний. Хорошо, что он мечтал, прежде чем умереть. Мечта делала его прекрасным, без нее смерть не имела бы никакого смысла. Даже если бы она была ужасной. Мечта чабана, его тревоги и покой, его фантастическая судьба, волшебная овечка Миоара, разве все это не делает его похожим на Гамлета? Златорунная овечка – разве это не его сознание? Как у Гамлета- тень отца?”

И последнее: откуда взялось это странное румынское невидение смерти? Ведь подобное мироощущение коррелирует с христьянским представлением о продолжении жизни после смерти лишь внешне. И в самом деле – внешне, поскольку миоритический дух напрямую вытекает из аутохтонного дакийского (предки румын) культа Замолксиса, в котором смерть не просто отрицалась, а страстно желалась, вплоть до организации своеобразных “олимпийских игр”, на которых самую прекрасную девушку и самого умелого юношу приносили в жертву верховному божеству. Юноши эти, между прочим, изо всех сил старались победить на состязаниях, чтобы удостоиться такой чести, как быть сброшенными со скалы на копья! Как-нибудь напишу об этом подробнее в одной из Голубятен Онлайн, отклоняющихся от генеральной линии :-).